Себастьян Кастелл - Творец Заклинаний

Отец посмотрел в открытое окно, а потом — на Фериус. Опустив руку в карман, он достал небольшой мешочек из голубого шелка.

— Я собирался разыскать тебя позже. Но раз уж ты здесь — хочу отплатить за службу моей семье.

— Службу? В смысле, за то, что я дразнила этого старикана — Ра… Ра-ме… Ну и странные же у вас имена! Никогда не могла запомнить. В любом случае забудьте об этом.

По лицу отца скользнуло раздражение.

— С Ра-метом и его сыновьями я бы разобрался сам. Но ты помогла Келлену, когда его жизни угрожала опасность.

— Ну, в таком случае мне должен мальчик, а не вы, мистер Ке-хеопс.

Отец стиснул зубы. Фериус дала отцу понять, что некое дело, касающееся члена его семьи, не касается его самого. Подобное отец стерпеть не мог. Обстановка начинала стремительно накаляться.

— Господин, — сказал отец.

— Простите?

— К джен-теп в моем статусе следует обращаться «господин».

Фериус пожала плечами.

— Мой жизненный принцип — не называть ни одного мужчину «господином». Так что предлагаю притвориться, будто мы приятели, и я стану звать вас просто Ке-хеопс.

— А тебя мне следует называть Фериус Перфекс? — Отец встряхнул шелковым мешочком. Внутри звякнули монеты. — Или ты будешь откликаться на Фериус аргоси? Ведь так называют людей твоего сорта, да?

Я переводил взгляд с отца на Фериус.

— Что происходит?

— Эта женщина — аргоси, — ответил он.

— И что это значит?

Фериус взяла у отца деньги.

— Я бы сказала: не все у вас тут толком разбираются, что к чему.

Отец кивнул на мешочек, который Фериус засовывала в карман.

— Полагаю, я отлично понял, что к чему.

— Если негде остановиться в городе, — вступила мать, — можешь пожить тут, у нас… — К концу фразы голос ее стал тихим, приобретя своеобразную интонацию. Так что даже я понял смысл.

— Не беспокойтесь, мэм, — отозвалась Фериус. — Дом у вас уж больно приличный для меня. — Она поднялась и, обогнув родителей, направилась к выходу. — И еда переперченная.

Фериус вдруг резко ударила кулаком по двери. С противоположной стороны послышался испуганный вскрик Шеллы:

— Ой!

Фериус издала короткий смешок и покачала головой; ее рыжие кудри вздрогнули — словно они тоже посмеивались.

— Джен-теп! Вы не перестаете меня изумлять. — Обернувшись, Фериус бросила на меня взгляд. — А карты оставь себе, малыш. Пригодятся.

С этими словами она открыла дверь и вышла, оставив меня наедине с родителями.

Мать подошла и положила руку мне на лоб.

— Я здоров, матушка, — сказал я.

— Надо же! Ты успел стать целителем? Если нет, позволь мне судить. — Мама легонько обвела пальцем мой левый глаз. Так она всегда делала, когда я дурно себя чувствовал. Ее способ выразить ласку.

Отец вернулся к двери, поднял карту, которой я угодил ему в лоб, а потом собрал и остальные, разбросанные по полу. Положил колоду на столик.

— Утром отправишь слугу, чтобы вернул карты дароменке.

— Но она сказала: я могу оставить их себе.

Отец присел на краешек стола возле канапе. Необычно для него.

— Келлен, люди Дома Ке не занимаются карточными играми. Как и азартными играми вообще. И не жульничают во время состязаний.

— Я победил Тенната, — сказал я. Не стоило перечить отцу, но усталость и тот странный душевный подъем, который я ощущал до сих пор, заставляли язык бежать вперед мыслей. — Так ли важно, как я это сделал?

— Трюки. Обман. Мошенничество. Ты вечно мухлюешь, Келлен. Но трюками ты не обеспечишь безопасность своей семье.

Высокомерные слова отца внезапно разозлили меня. Конечно, легко быть гордым, когда умеешь творить магию! Но разве я виноват, что мои татуировки не желают светиться? Разве я виноват, что во мне так мало силы? Я даже магический фонарь не могу зажечь! С самого детства мне приходилось искать обходные пути, а не переть напролом, как делала Шелла. И мои родители.

— Трюки — это все, что у меня есть, — сказал я.

Отец обернулся к матери.

— А он умен. Свой ум мальчик умеет использовать.

Он произнес слово «ум», словно это было что-то неприятное — вроде дурного характера или болезни. Подойдя к письменному столу, отец взял небольшой магический светильник. Вроде того, какие используют дети, чтобы тренировать концентрацию. Протянул его мне.

— Джен-теп должны быть сильными.

Я взял шар в ладони. Он ярко светился, но когда мать и отец направились к двери, сияние померкло. Не просто стало тусклее — исчезло. Я сосредоточился, пытаясь заставить его вновь засветиться. Тщетно.

«Давай же! — говорил я себе. — Ты делал это тысячу раз!»

Ничего. Свет словно бы умер. В голове снова зазвучал холодный голос Ра-мета: «Ты окажешься среди ше-теп, где тебе самое место».

— Джен-теп должны быть сильными, — повторил отец, выходя их комнаты.

Я поднял взгляд и понял, что он говорит не со мной. Он говорил сам с собой — как делают люди, готовясь к чему-то, что будет очень трудно или очень больно.

До моего шестнадцатого дня рождения оставалось совсем немного. И впервые в жизни я по-настоящему испугался собственного отца.

Большую часть дня я провел в своей комнате, то засыпая, то просыпаясь, а в промежутках между сном и явью — глядя на шарик, который по-прежнему держал в руках. Мне удалось выдавить из него слабенькое мерцание, не ярче огня свечи. В конце концов я просто швырнул шар об стену. Он даже не соизволил разбиться. Еще одна проверка — и снова мимо. Никто не принесет мне на блюдечке золотой диск — символ пройденного испытания.

Так я и лежал в постели, держа руки перед собой — мечтая, чтобы узоры на шести татуировках наконец-то озарились светом, заискрились, означая, что теперь мне подвластны заклинания. Это было нечестно! Всю жизнь я делал то, что должен делать посвященный джен-теп. Я заучивал идеальное произношение каждого заклинания, совершенствовался в каждом жесте. Я мог с идеальной ясностью держать в голове образ любого заклятия — даже если вокруг меня грохотала и бушевала буря. Но все это не имело значения. Татуировки не светились…

Я ощущал обиду и разочарование. В отчаянии я царапал татуировки ногтями, раздирая кожу до крови, — пусть и знал, что от этого не будет толку. Так их не оживить. Нужна магия. Нужна сила. А их-то у меня и не было.

Я вцепился зубами в одеяло, боясь, что отец или мать — или, хуже того, Шелла — услышат, как я плачу. Я ненавидел весь мир, понимая, что однажды придется смириться и принять ту судьбу, которая мне уготована. Я стану ше-теп. Клерком или слугой. Хотя ни покорность, ни раболепие никогда не были моими сильными сторонами…