Анна Алмазная - Его выбор [СИ]

— Неразговорчивая ты. Может, просто глупая?

Глаза арханы обрели подобие смысла.

— Моя мама говорит… — продолжил успокаивать Рэми.

— У меня нет мамы, — прошептала вдруг девочка.

Рэми вздрогнул. Маленькая архана вдруг преобразилась. Глаза ее наполнились недетской серьезной болью, по щекам покатились крупные слезы.

— Наверное, есть отец? — смутился Рэми.

Чувствовал он, что сказать что-то надо, но вот что?

— У меня нет отца, — прошептала та, вдруг бросившись Рэми на шею.

Она плакала тихо, как мышка, содрогаясь от рыданий. Рэми несмело гладил золотистые волосы, прижимал ее к себе, укачивал, пытаясь забрать хоть немного ее боли. Только бы она не плакала так горько, не цеплялась бы в него, как в последнее спасение, и не шептала что-то ему в волосы, будто старому другу. Это было… так странно. И так больно. И хотелось бы ей как-то помочь, но Рэми совсем не знал как.

Повернулся к ним Брэн, сжал ладонью плечо Рэми и посмотрел на архану мягко, сочувствующе. Умолкли мужчины, забыв вдруг о разговорах и шутках. Над повозкой повисла тягостная тишина, омрачаемая тихими всхлипами.

Заморосил дождик, а маленькая архана плакала долго, очень долго, пока не уснула в объятиях потрясенного Рэми.

Вечером Брэн осторожно перенес заснувшую девочку из повозки в большой сарай, где они остановились на ночь. Дождь давно закончился, над лесом всходила ущербная луна, загадочно подмигивали звезды.

Рэми не мог заснуть. Он устроился на сене рядом с маленькой арханой и смотрел, как она спит… Пухлые губки порозовели, приоткрылись во сне, девочка то и дело вздрагивала, постанывала. А когда мужчины наконец закончили приготовления к ночлегу, и в сарае стихло, маленькая архана вдруг открыла глаза, испуганно встрепенулась и огляделась, вновь задрожав от страха.

— Я здесь, — прошептал Рэми, хотя не был уверен, что это поможет, что именно его она так отчаянно искала взглядом.

Однако девочка сразу же успокоилась, вынырнула из-под одеяла и вновь прижалась в Рэми, будто стараясь у него найти недостающие силы. Теплая ото сна, пропахшая молоком, она заставила мальчика нервно сглотнуть. Пробудилось в душе жгучее желание защитить, не дать в обиду… кого? Чужую? Высокорожденную? Да он и прикоснуться к такой не имеет права...

Очнувшись, он прижал ее к себе крепче, укутал плащом. Архана завозилась, устраиваясь поудобнее, и некоторое время они просто сидели прижавшись друг к другу молча глядя в догорающий костер.

Хрустели сеном за перегородкой лошади, в огромном сарае было тепло и слегка душно, трещал огонь, и маленькая архана тихо мурлыкала, прижимаясь к своему спасителю, заглядывая ему в лицо неожиданно любящими глазами. И когда успела так… полюбить?

— Есть хочешь?

Девочка кивнула. Рэми, осторожно высвободил руку из теплых складок плаща и протянул архане кусок хлеба, завернутый в лист капусты.

— Как тебя зовут?

Она откусила кусок, но вновь не ответила, задумчиво жуя приготовленный Мией хлеб.

— Не хочешь, не говори, синеглазое солнышко.

Архана широко улыбнулась, вонзив крепкие зубки в краюху хлеба.

— У тебя есть родные? — та отрицательно покачала головой. — Ну, кто-то же должен быть? Кто у вас там, у архан? Опекун?

— Мама… — улыбка сошла с лица девчушки, а хлеб выпал из ее ручонок. Испугавшись, что она вновь заплачет, Рэми было прижал ее к себе сильнее, чтобы успокоить, но архана остановила его тихим, совсем недетским вопросом:

— Почему их убили? Рэми, почему?

Запомнила имя, подумалось волчонку, когда архана, устав от слез, вновь заснула в его объятиях. На ее тоненьком запястье поблескивал браслет из необработанных камушков янтаря.

Ничего, Лие Рэми при случае купит другой. А с арханой он больше не увидится, пусть хотя бы что-то у нее останется. Только как жаль, что ее пришлось оставить...

— Единственная, кого разбойники оставили в живых, — счастливо шептал Брэн, когда они выезжали из города. — Глазастый ты, Рэми. Твоя глазастость принесла нам неплохую награду от архана… девчонку-то уже похоронили...

А Рэми вспоминал, как рвалась к нему архана из рук дозорных, и почему-то чувствовал себя предателем. Но ведь он всего лишь рожанин… а она…

Еще долго не давали ему спать заплаканные светлые глаза девочки. А еще почему-то бледное лицо Эдлая, сжимавшего снятый с шеи девочки амулет.

Рэми даже имени ее не знает…

«Мое синеглазое солнышко».

Темнота ритуальной башни утомляла как никогда. Аши дернулся в цепях и вновь послал носителю тихий зов. Рэми не отозвался. Жаль…

Знаешь, Лиин, говорят, что когда все много раз повторяют, что ты чудовище, однажды ты им станешь. Может, мне и стать, сейчас, чтобы не мучиться?

Мой архан, разве все? Я никогда не скажу тебе, что ты — чудовище.

Не будь в этом так уверен, Лиин… Я уже и сам в этом не уверен.

Время летело как на крыльях, и весна пробежала мимо, будто ее прогнали. Пришло лето. Знойное, испепеляющее, но щедрое на дожди, оно прошлось по полям, тронуло золотом исходившую волнами ниву.

Настырный маг никуда не уехал, а убийства продолжались с досадной настойчивостью. Будто кто-то смеялся над Арманом, подбирая все более знакомых жертв. То розовощекая служанка, что в последнее время ходила тихая и прибитая, то конюх, который ухаживал за Вьюнком, а то и мальчик-прислужник, что залез тайком в сад, чтобы сорвать ярко-алую розу для любимой девчонки. Роза потом легла на только-только засыпанный холмик, девчонка плакала над свежей могилой так сильно, будто с нее кожу сдирали, а Арман нервно кусал губы, не зная, куда деть взгляд.

И не только потому, что было жаль парнишки, нет. Потому что на лицах вокруг читалось осуждение и ненависть.

Кто распустил слухи, что это именно Арман убивал, и зачем, было непонятно, но постепенно в эту глупость поверили все, даже дозорные и старшой. И Арман начал чуять вокруг удушающий страх вперемешку с ненавистью. Люди боялись к нему подходить, с ним говорить, боялись лишний раз показываться ему на глаза. Боялись вызвать и его гнев, ведь как нарочно… стоило Арману на кого-то осерчать, как потом этого кого-то находили в лесу с перегрызенным горлом.

И люди боялись. А что Арман мог поделать? Убить за страх? Наказать за глупость? Не пить зелья, которое приносил каждое утро Люк? И которое становилось все крепче? Настолько крепким, что в животе мутило, и весь день Арман ходил как пришибленный, а на тренировках едва держал в руках меч. Но учитель молчал. Не выказывал недовольства. Не пытался наказать… тоже боялся. И Арман перестал ходить на тренировочный двор. И на уроки перестал. Зачем? Никто все равно и слова в упрек сказать не решался. Даже доложить опекуну не решались. А видеть их постные рожи, читать страх в их душах, Арман уже давно устал.