Марина Голубева - Либерия

— Как же это? — удивился отец Сергий. — Чай левая-то сторона нечистая, за левым плечом бес стоит. Как же левой-то рукой крестное знамение творить, да образа писать?

— А если, например, воин в бою правую руку потерял, то ему левой тоже креститься грешно? — спросил Алексе. Уж очень ему хотелось хоть немного подбодрить иконописца.

— Так, то в бою… — с сомнением пробормотал монах, но лицо его просветлело, а в глазах появилась надежда. — Нешто, и впрямь, попробовать…

— Попробуй, попробуй. А коли сомневаешься, у отца Софрония разрешения спроси. Спаси Бог тебя, отче! — Алексей поклонился задумавшемуся иноку и поспешил к выходу.

Лапша сидел на лавке, мрачно уставившись в пол, мял в руках лисий треух и истекал потом. В хорошо натопленной избе было жарко, а шубу снять он забыл.

Верно говорят, что беда не приходит одна, а после той злосчастной встречи с приблудном сербом, беды эти сыпались старосте как горох на голову. Вот и нынче к обеду прибежал Федька Рябой, что отвозил Митроху в Москву. Один вернулся. Сказывал, де, целовальника в монастыре в поруб посадили. Сперва, мол, Митроха гоголем ходил, по его указке какого-то парня чернецы чуть до смерти не забили. Целовальник кричал, что тот парень — оборотень и колдунов прихвостень. Только, видно, не заладилось что-то. Парня к архимандриту на допрос свели, а потом отпустили, Митроху же самого в колодках в монастырский подвал поволокли. Придется, видать, целовальнику каленого железа попробовать.

Лапша аж охолонул весь, руки-ноги затряслись, сердце куда-то вниз ухнуло и затрепыхалось в животе, как рыба в садке. Понял, что настоятель прознал про их делишки. То ли сербу поверил — и что ему, окаянному, в монастыре понадобилось? То ли трус Митроха сам повинился. А коли его еще и на дыбу вздернут, да начнут бока раскаленными щипцами рвать, так всю подноготную выложит и чего не было вспомнит. Теперь уж надо ждать, когда и за самим старостой с колодками придут.

Страшно стало Лапше, подорвался он бежать, шубу накинул, шапку схватил, да и сел на лавку. Куда бежать-то? У кого помощи искать? Да и не поможет ему никто. И откупиться нечем — все деньги на храм пожертвовал, ровно, затмение какое нашло. Староста встрепенулся и решил, что надо к отцу Паисию бежать, в ногах валяться, но упросить заступиться за него. Архиерея в монастыре уважают, к нему и сам отец Софроний прислушаться может.

В церковь староста почти бежал, задыхаясь и скользя на обледенелой тропинке. Снова заломило в груди, заплясали перед глазами черные мушки, но Лапша на это не обращал внимания — не до того было, страх подгонял не хуже ременного кнута.

В храме его ждала очередная неудача. Дьячок развел руками, мол, нету отца Паисия, как вчера в Москву ушел, так и не бывал еще. Может, и завтра не явится, сказывал, дел у него там много. Староста растерянно потоптался на паперти и побрел домой. Так было тошно Лапше, что самому хотелось волком завыть, да в лес убежать. Неспроста, видно, на него в последнее время столько несчастий обрушилось. Поп говорил, мол, это наказания за грехи, только сейчас староста в это уже не верил. Что это за грехи такие, коли не молитвы, ни щедрые пожертвования на храм не помогают? Или что-то еще надо сделать, чтобы Господь услышал его молитвы?

Лапша вдруг понял, что начались все его злоключения не с того проклятого серба, а с колдуна, он, стало быть, во всем и виноват. Староста даже остановился посреди улицы, обдумывая пришедшую в голову мысль, и решил, что колдун, не иначе как, проклял его, а значит, надо избавиться от зловредного старика. Только вот как это сделать? К колдуну-то просто так не подступишься, да и найти его будет не просто. Лапша вспомнил, что, по слухам, обосновался старый язычник где-то на границе с Проклятой дубравой, и передернул плечами — уж больно нехорошее это было место. Никто из местных по доброй воле туда не совался, разве по дури или по пьяни иногда забредали. А живые из Проклятой дубравы не возвращались. Мертвые в прошлые годы, бывало, выходили, шатались по окрестным лесам, пугая грибников, иногда и в деревню наведывались. Тогда уж приходилось их всем миром отлавливать, да упокаивать осиновым колом. Но как колдун там обосновался, мертвяки беспокоить перестали. Сельчане даже сначала обрадовались такому соседству. Но потом стали происходить странные, а то и страшные вещи — то корова не с того, не с сего околеет, то петух начинает на людей, как ястреб, кидаться, то нечисть по баням разгуляется, а нынче и вовсе уже в сентябре снегу по пояс навалило. Ясно же, без колдовства тут не обошлось. И в монастыре это подтвердили, да указали колдуна поймать и сжечь. Только, вишь, оно как дело-то повернулось. Не прост оказался старик, ох, не прост.

Староста стоял посреди улицы, задумчиво разглядывая забор и не замечая удивленных взглядов собравшихся у колодца баб. Решил Лапша, что надо колдуна непременно найти, да заставить снять проклятие, им наложенное. А еще лучше просто убить да и спалить вместе с его поганой избушкой. Принятое решение старосту взбодрило, он даже повеселел. Идти против колдуна в одиночку было страшно, с пустыми руками к нему не сунешься. А значит, следовало хорошо подготовиться, а там уж Бог поможет. Только идти надо сегодня, пока оборотень был в городе, его Лапша боялся больше, чем колдуна.

Староста развернулся, поспешил обратно в церковь и выпросил там бутыль святой воды. Дьячок долго упирался, пытаясь вызнать, для какой надобности она нужна. Но староста был не в том настроении, чтобы что-то объяснять. Пришлось рыкнуть и сунуть под нос кулак, после этого дьячок забыл все свои вопросы и выдал желаемое.

Прибежав домой, Лапша покидал в суму бутыль со святой водой, серебряное, еще от деда доставшееся распятие, огниво в холщевом мешочке и краюху хлеба. Он метался по избе, соображая, что еще может понадобиться, притащил из сеней большой топор и со злорадной ухмылкой сунул его за пояс.

— Ну, я, ужо, тебе, стервецу, покажу! Будешь знать, как мне жизнь поганить! Ты у меня попляшешь! — бормотал староста, бешено вращая глазами и грозя кулаком в пространство.

— Ты куда это собрался? — спросила испуганно жавшаяся в углу Катерина.

— Я-то? — Лапша вытаращился на жену злобным взглядом, с трудом соображая, кто она и чего от него хочет. — Не твое дело! Принеси-ка лучше пару факелов, где-то в подклете они были.

Схватив две палки с намотанными на них промасленными тряпками, староста ринулся к двери и уже шагнул за порог, но вернулся. «Пути не будет!» — мелькнула и исчезла мысль. Лапша подскочил к божнице, снял икону Спаса Нерукотворного и, привязав к окладу бечевку, повесил на грудь.

— Ну, теперь, хрен, ты ко мне подступишься, тварь! — удовлетворенно хмыкнул он и решительно вышел из избы.