Марина Голубева - Либерия

Отец Сергий испуганно отшатнулся и замотал головой.

— Нет! Бесовское то место, страшное и книги, которые там хранятся, дьявольские.

— Что место страшное — знаю, а книги там разные хранятся. Только у меня выхода нет. Либо книгу достать, либо с жизнью распрощаться. Помоги, отче, Христом Богом молю! — Алексей постарался, что бы в его голосе звучало отчаяние. Хотя, ему и притворяться не нужно было. Добавил, правда, истеричных ноток, как было принято в это время.

Но инок только мотал головой и махал на молодого человека рукой, уходи, мол, и говорить с тобой не желаю.

— Неужто, откажешь в просьбе, отче, и еще один грех на душу возьмешь? — продолжал настаивать молодой человек. — Ведь и грех свой не искуплю, и сгину по твоей вине.

Монах опустил голову, плечи его вздрагивали, а губы шевелились в беззвучной молитве. Алексею искренне жалел отца Сергия, но он был единственной надеждой.

Наконец инок закончил молитву и, не глядя на молодого человека, заговорил:

— Был тут один человек летом, тоже про тот тайник спрашивал, деньги сулил. Я его прогнал. А ты помощи просишь… Как в ней откажешь? А коли дорогу указать, так, может, к смерти та дорога? И сам сгинешь, и душу погубишь, — монах, казалось, рассуждал сам с собой, забыв о посетителе. — Ну, ладно… Слушай, что со мной случилось, а там уж сам решай. Коли не отступишься, скажу, как к тайнику пройти.

Я совсем мальцом в монастырь пришел, тайком из дома сбежал. Бывало, в детстве любил образа разглядывать, любовался, дивился, как можно такое на мертвом дереве изобразить, сам угольком на досках разные фигуры чертил. А как подрос маленько, то в монастырь подался, чтобы этому искусству научиться. И учился прилежно, со старанием, про еду и сон забывал. Бывало, уж глаза слипаются, а я водой холодной лицо ополосну, помолюсь — и снова за краски. Знатным богомазом стал, самые именитые бояре мне образа для своих божниц заказывали. И парсуны писал, и стены в храмах разукрашивал.

Только увидел как-то раз изображения святых, что иноземными мастерами-латинянами написаны, и потерял покой. Захотелось мне так же писать, чтобы лики живыми были. Думал, пошто же у нас-то на иконах святые, ровно покойники высохшие, словно и не люди они были? Грешные мысли, еретические, понимал я это, да ничего с собой поделать не мог. Очень мне захотелось иноземное искусство постичь. Вот тогда и вспомнил, что мне один старец рассказывал про тайник в кремлевских подземельях, где много иноземных книг собрано. Мнилось мне, должны там быть книги, в которых мастера о своем искусстве рассказывают. Я не искал тот тайник, только мечтал о том, как найду, да книги прочитаю, и все тайны дивного искусства постигну.

А по весне затеял государь наш Борис Федорович росписи на стенах кремлевских палат подновить. Собрали по всей Москве самых искусных богомазов да в Кремль отправили. И я, стало быть, сподобился. Трудился в средней палате, что Золотой еще зовется. Стены там росписью покрыты давно, еще при царе Иване. Дивные, я тебе скажу, там картины! Только рисунки местами истерлись, а то и вовсе осыпались. Вот мы их и восстанавливали, а где и новое писали.

По монастырям не уходили, ночевали в палате на сенниках, чтобы с утра, помолясь, сразу за работу приниматься. Вот там-то я случайно и нашел потайную дверку, да, никому не сказавши, ночью спустился в подвал. Свечку запалил и пошел по лесенке, а потом по низкому сводчатому коридору, — отец Сергий замолчал, словно собираясь с духом, а Алексей заметил, как дрожит его рука, сжимавшая четки. — Страшно было. Веришь ли, Лексей, так страшно, что ровно изморозью всего охватило. Зубами стучу, а назад не поворачиваю. Молиться начал, ну, тут полегчало маленько, но все равно жутко. По стенам коридора черные тени мечутся, скрипит что-то да хлюпает, а вдалеке хохот дьявольский чудится. Коридорчик низенький — голова в потолок упирается, свод-то давит, душит, чудится, вот сейчас прижмет совсем, сплющит. Нечисть со всех сторон рожи корчит, а я дрожу, но назад не поворачиваю, молюсь только истово, и вроде, отступает нечисть-то.

Два раза в тупики упирался, вертался и снова шел. Уж свеча оплывать начала, а в меня самого словно бес вселился, да на веревочке тянет. В голос молитву творю, чтобы страх свой побороть. Ну, и дошел, стало быть. А как дошел, так и исчез страх-то, как его и не было. Вижу — две двери, сбитые из дубовых плах, поперек них цепи натянуты и на вислые замки заперты. На тех замках свинцовые печати с буквицами, а что за буквицы не понятно. Вроде бы, и наши, а в слова не складываются. В дверях окошки проделаны, ни решеток, ни запоров на них нет. Я в окошко-то руку со свечой просунул и заглянул. Смотрю, хоромина большая, по стенам в два ряда сундуки стоят, а над сундуками полки с книгами. Ну, думаю, нашел. Так обрадовался, что даже про страх забыл. Давай дергать за замок, может, думаю, цепь проржавела, и удастся ее порвать. И тут случилось что-то, словно молния в голову ударила — вспыхнуло все, и тьма наступила. Ничего больше не помню, ни как наружу выбрался, ни почему аж за Неглинной оказался. Три дня по подземелью блуждал, а в памяти ничего не осталось, — Отец Сергий перевел дух, вытер рукавом выступивший на лбу пот и посмотрел на Алексея. — Вот с той поры у меня рука-то и отнялась, а волосы седыми стали. Долго я без памяти лежал, спаси Бог Никиту-кузнеца, что меня подобрал. Выжил я, а пошто — не ведаю.

— Значит, ты в самом хранилище не был? — задумчиво спросил Алексей. — А с чего же ты решил, что книги там бесовские?

— Не знаю… — пожал плечами монах. — Нутром почуял. Там по коридорам, словно тьма сочится и смрадом, как из ада тянет. Страшное место.

— Я верю тебе, но выхода у меня нет. Где та потайная дверца?

— Ну, ты сам решил, — отец Сергий сокрушенно покачал головой. — Жалко, коли сгинешь, но, может, Бог тебя и убережет. Меня, вот, уберег… а, может, и наказал. Дверцу ту найти просто. Как войдешь в Золотую палату, так по правую руку ищи нарисованного на стене семиглавого дьявола, над ним стоит фигура, как бы человека или, может, ангела, фигура эта Жизнь называется. В одной руке у нее копье, а в другой — светильник. Он, вроде, из стены маленько выступает. Нажмешь на светильник — дверь в стене и откроется. По лестнице спустишься, пойдешь по коридору прямо, пока до поворота направо не дойдешь, дальше еще один поворот направо. Коридорчик за ним низенький, но длинный. Он-то в дубовые двери и упирается. Только без толку это, замки там, без ключа не откроешь, да и печати заговоренные, видать.

— Ну, я придумаю что-нибудь, — обрадовано сказал Алексей, с души у него, не то что камень, кажется, целая гора Фудзияма рухнула. — Спасибо, тебе, отче. Ты меня, можно сказать, спас. Не падай духом, думаю я, что нет на тебе никакого греха, и Бог тебя не наказывал. Рука после болезни могла отняться. Попробуй левой рукой креститься, да и писать тоже можно научиться левой.