Мария Сакрытина - Никаких принцесс [СИ]

Хотя, что мне жаловаться: в ложе у нас с Дамианом мягкие кресла и видна вся сцена. И половина зрительного зала, который гудит, жужжит, ругается с лоточниками, предлагающими сладости и местный аналог пива. Больше всех слышно, конечно, галёрку, она же выглядит куда колоритнее «богачей» с первых рядов и лож — всего пять на весь зал. Вот и весь сиернский театр. Не понимаю, почему королеве Изабелле здесь так нравится?..

Ждать начала приходится довольно долго, хотя мы приехали в минут пять седьмого. Облокотившись о перила нашей ложи, я разглядываю соседей в ложе напротив — какое-то чопорное, расфуфыренное семейство, бросающее на меня презрительное взгляды — и пару рядов выше в одеждах попроще, наверное, простолюдины. Если присмотреться, аристократов в зале не очень много, если только здесь нет традиции для таких мероприятий одеваться попроще и смешиваться с толпой. А я бы так и сделала, но я не воспитана как местный аристократ.

Вдоволь насмотревшись, поворачиваюсь к бледному, забившемуся в угол Дамиану, ловлю его взгляд и удивлённо оглядываюсь. И тут же понимаю, что, по крайней мере, половина зала смотрит на нас. На меня. Нет, всё-таки на нас.

А потом, прислушавшись, понимаю, что они нас ещё и обсуждают. Именно нас, и Дамиану в этих, хм, сплетнях отведено почётное место предмета разговоров. Я-то что — фея, красавица, чего там долго косточки промывать? А вот бастард-демонолог в фаворитах у феи — это уже интересно.

Дамиан забивается ещё дальше в угол (как он умудряется прихватить с собой кресло, для меня мистика), когда я, оставив перила в покое, пытаюсь подсесть к нему поближе.

— Что?

Дамиан бросает отчаянный взгляд сначала на меня, потом на зал.

— Только не говори, что ты меня стесняешься, — усмехаюсь я.

— Я не хочу быть фаворитом, — тихо шепчет Дамиан, так тихо, что я вряд ли бы его услышала, не прислушивайся специально.

— А я не хочу быть принцессой, — шучу я, но Дамиан отчего-то не смеётся. И вздрагивает, когда я беру его за руку.

— Тебе так важно, что они о нас думают?

Дамиан молча отводит взгляд, а я сжимаю его руку крепче. Но не знаю, что сказать или сделать, чтобы он почувствовал себя лучше. И не понимаю… Вот Ромион — его все любят, зайди он сейчас в зал, звучали бы овации, как популярным актёрам, а то и громче. И что, стал он этого счастливее? Помогла ему эта любовь, когда его прокляли? Да в конце концов, стал ли он менее одиноким?

Я почти решаюсь — и репетирую в голове — сказать всё это Дамиану, но тут (вместе с очередным раскатом грома) раздаётся рёв горна, и на сцену выпархивают красивые и абсолютно одинаковые девушки в платьях, очень напоминающих моё, только голубых, и начинают танцевать среди синих лент, рассказывая, как им нравится быть русалками. В это время зал потихоньку успокаивается, только по галёрке всё ещё бродит один упрямый лоточник, выкрикивая что-то про пирожки, пока одна сердобольная старушка не угощает его яблоком. После лоточника уносят, а пирожки достаются довольным зрителям даром.

Танцуют девочки под какую-то дикую авангардную музыку, помесь рока и джаза (трубач очень старается). Потом вперёд выталкивают маленькую русалочку — действительно очень маленькую, я не сразу отличаю её от остальных девиц — не в пример крупнее её, хотя она очень высоко подпрыгивает, говоря, что рвётся на поверхность, потому что там красиво. И всё это декламируется пятистопным ямбом, высокопарным стилем, что в театральных декорациях смотрится, по меньшей мере, странно.

Ко второму действию я понимаю, что где-то уже видела эту историю. А к третьему вспоминаю, где. К четвёртому у меня болят уши, и я безумно завидую Ромиону, который мудро остался дома.

Оставшееся до антракта время я наблюдаю за Дамианом, потому что это куда интереснее представления. Дамиан, временно забыв о своих волнениях по поводу репутации, подаётся вперёд, облокачивается о перила и смотрит на сцену так восхищённо — особенно, когда там появляется русалочка в своём фривольном платье, — что мне не раз и не два хочется одновременно и захохотать, и стукнуть его по лбу, чтобы не пялился. А когда русалочка спасает принца и наблюдает на берегу, как его увозит другая принцесса, этот чёрный демонолог, у которого монстр живёт не под кроватью, а висит над ней в виде коврика, ещё и плачет.

Я очень жалею, что мне нельзя брать в этот мир технику: фотоаппарат бы очень пригодился. Расчувствовавшийся демонолог — зрелище трогательное и ломающее стереотипы. Особенно, когда после объявления антракта, Дамиан вздрагивает, быстро вытирает лицо руками и бросает на меня тревожный взгляд: видела?

Я тактично изучаю потолок ложи.

Зрители во время антракта не расходятся: они скупают всё имеющееся у лоточников пиво, сладости и «детям мороженое». Немного обсуждают представление. Чуть-чуть — прелести актрисы-русалочки. Потом поворачиваются к королевской ложе, глазеют на меня, на побледневшего Дамиана. И решают, что эта тема им интереснее.

Я со вздохом облокачиваюсь о перила и принимаюсь смотреть, как за кулисами рыжий котёнок играет с шёлковым шнурком. И потому пугаюсь, когда Дамиан неожиданно кладёт мне руку на плечо и, когда я удивлённо оборачиваюсь, крепко обнимает и целует. И тихо шепчет, прижавшись лбом к моему лбу: «Мне всё равно. Я люблю тебя — и только это важно». Получается немного пафосно, но сейчас я не рискую пошутить на этот счёт.

Обсуждения наших отношений за стеной ложи становятся ещё яростнее. И минут через пять к нам стучится и без приглашения входит какой-то высокий лысый мужчина лет пятидесяти, толстоватый и сразу занимающий собой всю ложу.

— Ваше Высочество, — сально улыбается он мне. Потом отвешивает что-то вроде поклона и кивает Дамиану. — Я…

Имя звучит два раза — первый раз оно совпадает с громовым раскатом. А второй получается смазано и странно, как шипение недовольного кота, так что смысл я не улавливаю. А вот Дамиан, кажется, понимает, потому что бледнеет ещё сильнее, а лицо становится изумлённо-восторженным, как у ребёнка, которому показывают чужую красивую игрушку.

А потом этот странный всё-ещё-незнакомец объясняет, зачем он пришёл. Мы с Дамианом его якобы вдохновили на написание нового шедевра. И не могли бы мы приехать к нему, ну, скажем, завтра, чтобы подробно рассказать, как мы дошли до жизни такой, читай, влюбились.

Я смотрю на Дамиана — тот молчит, по-прежнему с восторженным лицом. А толстяк разливается соловьём, что после этого история наших злоключений осчастливит читателей, вдохновит на подвиги и всё в том же духе, такое же позитивное. Минут десять мне вешают на уши эту лапшу, потом толстяк спохватывается, говорит, что в его романе один из нас, конечно же, умрёт, зато это будет очень поучительная смерть, очень трагичная и красивая, и мы можем выбрать, чья именно.