Настя Чацкая - Отрава [СИ]

И каждый из этих снов воплощается прямо сейчас.

Дориан жадно зарывается в его волосы пальцами, сжимает их в кулаки, и Каллен больше не думает ни о чём, когда позволяет себе слегка наклонить голову, расслабить губы и ощутить чужой язык у себя во рту. Это вовсе не противно — наоборот, кровь закипает в животе и в паху. Язык горячий, влажный, упругий и слишком быстрый — врывается внутрь и тут же отступает. Так быстро, что приходится обхватить его губами, чтобы не ускользал, не торопился, потому что вкупе с поступательными движениями, которые Дориан совершает, мягко толкаясь бёдрами, это по-настоящему сводит с ума. И жёсткая одежда под пальцами раздражает — хочется прикасаться к коже, потому что, Каллен уверен, кожа у Павуса гладкая и горячая, но всё что сейчас открыто — это шея.

И он обхватывает её руками.

Прости его Создатель, убереги, Создатель, но всё, чего он желает — это сильнее ощутить возбуждение Дориана, поэтому бёдра сами совершают сильный толчок, от которого тот запрокидывает голову и давится воздухом, сдерживая то ли вскрик, то ли стон, вцепившись одной рукой ему в волосы с такой силой, что кожу головы печёт и от этого хочется зарычать.

— Ты — отрава, — шепчет Каллен, задыхаясь, прижавшись лбом ко лбу, утопая в звериных янтарных глазах. Толкаясь бёдрами снова и снова, чувствуя, как напряжённый член, скованный плотной тканью штанов, трётся о член Дориана, а тот опускает руки и сжимает пальцы на его бёдрах, тянет на себя с каждым разом всё сильнее, дыша через рот. — Проклятая отрава…

— Да, — отвечает сбито. — Да-а…

И уже через несколько минут приходится с силой зажать Дориану рот, потому что он начинает издавать звуки, от которых всё нутро словно окунается в кипяток, и которые наверняка могут услышать патрульные на Стене. Каллен кончает, плотно прижав руку к напряжённым губам тевинтерца. Глядя, не отрываясь, на болезненный излом бровей и жёлтые глаза с расплывшимися во всю радужку зрачками, которые на миг закатываются прямо перед тем, как тело начинает сотрясать судорожная дрожь.

И только когда Каллен может спокойно вдохнуть, прижавшись лбом к каменной стене над плечом Павуса, он вдруг понимает, что от Дориана пахнет свежим потом и возбуждением. Что от него пахнет мускусом и пряностями. Чаем и теплом разожжённого камина.

Он слегка поворачивает голову и осторожно втягивает носом запах у самой запрокинутой шеи.

У Дориана запах животного, блуждающего по миру, но так и не нашедшего своего дома. Собирающего запахи чужих земель на себе, как записи в дневнике. Каллен глубоко вдыхает, прикрывая глаза, и понимает, что этому запаху он верит.

Поднимает голову и смотрит в лицо Павусу, который, каким бы невозможным это ни казалось, выглядит несколько смущённым. Если бы здесь горел свет, он бы, наверное, даже глаза отвёл. Сейчас же только облизывает пересохшие губы и пытается удержаться на ногах, когда Каллен отстраняется.

— Нам, — хрипло говорит Дориан, — наверное, теперь следует поговорить. Обо всём этом.

— Наверное, следует, — соглашается Каллен.

Почему-то у него совершенно нет никаких переживаний на счёт этого разговора. Почему-то его тянет улыбнуться, как идиоту, но он сдерживает себя в руках.

У одержимости запах сладкий и запретный. Стыдный и словно бы ускользающий. У одержимости запах плавной жестикуляции и крепкого травяного чая.

У одержимости запах Дориана Павуса. И, вполне возможно, это первый запах, который понравится капитану Каллену Резерфорду, который давно уже не капитан.