Елизавета Дворецкая - Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

– Смеянка! – позвал Варовит.

– А? – Смеяна обернулась. Ну вот, сейчас опять бранить будет! Еще скажет, что она во всем виновата!

– Ведь знал я – не надо было этого черного на огнище волочь! – сказал Варовит, не в силах успокоиться после пережитого ужаса. – И от князя беда, да и от дрёмичей беда! Ты и правда отпустила его?

– Да когда же я, дед, неправду говорила? – обиженно отозвалась Смеяна. – Вот и науз его! – Она взмахнула ремешком, который не выпускала из рук. – Он ушел к себе, на тот берег. Говорили же, что у него дурной глаз, – вот я его и спровадила!

– Ты, дед, теперь поклонись внучке! – воскликнул дед Добреня, протолкавшись через парней и подростков в дверях конюшни.

Подойдя к Смеяне, он обнял ее, потом поклонился, насколько сумел согнуться. Смеяна ахнула и схватила его за плечи: не бывало и не должно такого быть, чтобы седой старик кланялся девушке.

– Она нас всех спасла! – восклицал Добреня, держа руки Смеяны и встряхивая их. – Кабы не она – спалили бы нас те лиходеи, видит Макошь, спалили бы! И змея та лупоглазая не помиловала бы! Молодец ты, внучка, что догадалась! Пусть идет себе – нам спокойнее!

До самой зари Ольховики не могли успокоиться, наговориться, поверить, что все обошлось. Даян качал головой над замком, открытым без ключа, но не сломанным. Дети уже играли в ночных разбойников, а женщины все еще причитали, не в состоянии сразу успокоиться.

Отмахиваясь от благодарностей и расспросов, Смеяна, сразу как рассвело, убежала из дома. Она вышла к Истиру, посмотрела на берег. В час Утреннего Всадника мир был светлым, чистым и пустым, легкий налет росы выбелил зелень трав и листвы, сделал их одного цвета с небом. Справа, на мысу меж рекой и оврагом, уже виднелись сложенные дубовые бревна, приготовленные для постройки стен княжеской крепости. Внизу, на отмели, ясно отпечатались следы двух ладей, перевезших дрёмичей на тот берег.

Смеяна посмотрела на лес за Истиром, вспомнила, как провожала Грача, и вздохнула. Возле самого берега качался в воде чей-то намокший венок. И Смеяна вдруг вспомнила, какой сегодня день. Беспокойный рассвет привел в земной мир самый длинный, самый светлый и радостный день – Купалу, велик-день Огня и Воды, торжество Лады и Ярилы. И радость вдруг вспыхнула в сердце Смеяны, забила бурным ключом, все ее существо наполнила огненно-золотым горячим светом. Ей хотелось закричать что-нибудь ликующее, громкое, чтобы ее услышали и земля и небо, и речевины и дрёмичи, и он, Байан-А-Тан, где бы он сейчас ни был.

Вокруг постепенно светлело, тьма таяла, и уже казалось, что ее и не было, что только на мгновение Дажьбог опустил веки на вечерней заре, и вот уже снова виден в небе свет. Вставало солнце, а в прямичевском посаде слышалось звонкое пение. Кто раньше встанет в день перед Купалой, тот больше богам будет мил. Князь Держимир криво дернул уголком рта, пытаясь усмехнуться: едва ли кто успеет встать сегодня раньше него – ведь он сидит на берегу с вечера. А чего сидит? Приди сейчас, как в песне, три старца вещих перехожих, скажи: гой ты еси, добрый молодец, почто сидишь в тоске неведомой, в грусти недознаемой, в кручине недосказанной? А вот то и сижу от поздней ночи до сырой росы: нашла беда посреди двора, залегла в ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил и свет ясный… Брата моего нету, люди добрые, нету! Нигде… Хоть весь свет обойди… Туда, сюда, – нигде… И нету никого, кто поломал бы тоску, побросал бы за околицу, выкинул под дуб и камень и там запечатал бы навек крепким словом… Какое слово тут может помочь?

пели где-то на берегу чуть ниже по Ветляне. Голоса были молодые, девичьи, но Держимир даже не обернулся посмотреть. Он не видел ни зари, ни травы, ни росы. Красота обновленной земли только усиливала его боль; каждая былинка радуется и веселится этим утром, а ему, князю, радости и веселья нет и больше не будет. Какое счастье пойдет к тому, кто остался на свете один?

Глядя вниз по течению Ветляны, Держимир думал об Истире, о том месте на рубеже с речевинами, где сейчас должны быть Озвень и Звенила. Сегодня – последний срок, сегодня они уж точно должны были добраться туда. А вернее всего – вчера. Может быть, этой ночью Звенила уже отыскала могилу, говорила с духом. Правда, с нее станется ждать Купальской ночи, чтобы вышло вернее. Купальской ночью вся чародейная сила возрастает многократно. Этой ночью он сам выйдет к ней из-под земли… Выйдет? Не растет трава-мурава из-под снега белого, а с того-то света дальнего не выходят-то выходцы, не выносят-то весточек…

Держимир зажмурился, словно ребенок, который хочет спрятаться. Ему было зябко, то ли от росы, то ли от влажного дыхания Ветляны. В глубине его существа жила какая-то мелкая тоскливая дрожь. Это тоска грызла и точила его, теснила дыхание, Держимир изнемогал от нее. Где же вы, три старца вещих перехожих? Теперь тоска с ним навсегда, и некому унять ее. Звенила обещала принести ему удачу умершего брата. Но сейчас, этим ясным, хрустально-чистым и солнечно-светлым утром, когда все живое молодеет, обновляется, радуется и веселится, Держимир с особой остротой сознавал, что ему нужна не удача, ему нужен сам Байан, его смуглое лицо с задорным блеском темных глаз, его вечные насмешки и неистребимая вера в то, что все будет как надо! Эта вера и была его удачей, но этой вот удачи никто не мог Держимиру передать! Какая тут вера, когда Байан погиб, оставив старшего брата одного на свете?

– Эй! Чего один сидишь – или подруги не нашел? Вон там Весёлка с Велесовой улицы гуляет! – окликнул его сзади веселый голос.

Держимир вздрогнул и застыл, как заледенел, не в силах повернуть головы. Волосы шевельнулись, на лбу просочился холодный пот. Этот голос он не спутал бы ни с каким другим.

Следом раздался протяжный свист, точно кто-то хотел привлечь его внимание, потом короткий смешок.

– Ну, чего не глядишь-то? Опять не в духе? Сегодня, брат, нельзя! Да хоть погляди ты на меня, леший нечесаный!

Этот свист, этот смех, и выражение «леший нечесаный» могли принадлежать только одному человеку на свете. Держимир повернул голову, медленно встал. В пяти шагах от него на тропе стоял Байан-А-Тан, уперев руки в бока и улыбаясь. Держимир пристально смотрел на него, пытаясь понять: ему мерещится или к нему пришел дух? Ведь он целую ночь сидел здесь и невольно в глубине души ждал, что призываемый дух брата придет не к Звениле, а к нему. И вот – дождался, не глухой полночью, а на самом рассвете. Байан выглядел точно так, как всегда, – ни открытых ран, ни крови, ни голубоватого сияния от лица. Рубаха на нем была чужая, плащ и пояс тоже чужие, только штаны и сапоги свои, те самые, в которых он уехал, – это Держимир помнил. На бедре виднелся длинный и неровный шов, окруженный темным пятном плохо отмытой и засохшей крови.