Лейн Бросс - Судьбы

Люк выбрался на берег и свалился на землю. Сейчас нож был скользким от крови. Коринфия опустилась перед ним на колени и протянула ладони к его лицу. Она дрожала так сильно, что была почти в конвульсиях.

— Я не знаю, что делать, — прошептала она. — Это должно было случиться. Но не так. Я…

Люк застонал. Он сделал прерывистый вдох и поднялся на ноги. Коринфия сразу обняла его за талию, помогая удержаться в вертикальном положении. Она чувствовала, как его энергия мерцает, затухает и уходит. Она не могла сплести из него. У него не было достаточно сил, с которых можно было снять излишек.

— Это не реально, — он задыхался. — Это не может быть реальным. Ведь нам просто нужно продолжать движение, верно?

Она кивнула. Он облокотился на неё и они вместе двинулись вперед. Шаг за шагом. Они добрались до дороги прежде, чем силы совсем оставили его. В любом случае, там больше некуда было идти. Он опустился на землю.

Коринфия села рядом и сплела свои пальцы с его, положив его голову себе на колени. Его энергия была едва уловима, как мерцающий огонёк в кромешной темноте. Она была вне себя от паники и напугана, очень. Тошнотворным понимание, что именно это она и должна была сделать, в этом и состояла миссия, которую возложила на неё вселенная.

Люк кашлянул и качнулся у неё на руках. А потом медленно, спокойно стал опускаться туман. Он кружился вокруг них, успокаивая своими холодными длинными пальцами боль в животе.

— Люк! — крикнула она. Видение стало исчезать, и Коринфия почувствовала, как дрожат её руки и ноги. Когда она думала, что ударила его ножом… это было, будто какая-то часть её тоже умерла.

Теперь не было никакого ножа. Никакой раны.

Коринфия слабо всхлипнула от облегчения.

— Прости, — прошептала она. Как она сможет завершить свою последнюю задачу, если сама мысль о его смерти причиняет такую боль?

Он сел:

— Это было не по-настоящему, — сказал он. Затем улыбнулся и коснулся её лица.

Так и будет. Слова душили ее. Коринфия положила руку ему на грудь. Поскольку раньше она могла вытянуть энергию из дерева, теперь она могла ощутить его чувства, вибрирующие под кожей, давление, будто он мог взорваться. Она попыталась сшить немного — чтобы убрать часть злобы, часть отчаяния — даже при том, что это сделало ее опустошенной.

Она чувствовала стук его сердца. Она чувствовала его замешательство, и его желание, и что-то еще…

Как может один человек так сильно повлиять на баланс, если Вселенная такая большая?

Почему Люк не должен жить?

Чему это может повредить?

Никогда прежде у неё не возникало ситуации, когда она была не в состоянии исполнить чью-либо судьбу. Его чёлка упала на глаза, и она заметила, впервые, что его уши имеют идеальную форму раковины с розовым оттенком, и под нижней губой у него небольшой шрам.

Она все смотрела пытаясь понять, что в нём было такого, что так сильно отличало эту её миссию от других. Во время своего изгнания в Хуману она встретила бесчисленное количество людей, жила среди них в течение десяти лет, но никогда их не понимала.

А Люка как-то поняла — без слов, до глубины.

И все же, то, что Люк до сих пор делал, чтобы спасти свою сестру, было без толку. Его желание спасти Жасмин было неистовым и болезненным, и почти маниакальным, проходящим через его сердце, и бьющим наружу, она чувствовала это через прикосновение.

— Твоя сестра, — сказала она автоматически, наконец отнимая руку от его груди. — Ты любишь ее. — Это было скорее утверждение, чем вопрос. Понятие любви было чуждо Коринфии, но она знала, что это очень, очень мощное чувство.

— Конечно люблю, — поднял Люк брови.

Внутри нее созрел вопрос, над которым она никогда прежде как-то не задумывалась. Она сделала глубокий вдох и выпалила:

— А на что похожа любовь?

Когда он посмотрел на неё, его глаза потемнели, изменились, словно внутри них двигалась тень. Она вдруг пожалела, что спросила. Чувствовалось, что вопрос оказался слишком интимным.

— Я имею в виду, ты любишь свою сестру, — поспешно сказала она. — Но в чём это выражается?

Он провел рукой по волосам и нахмурился. Она думает, что он не собирается отвечать, но после минутного молчания он сказал:

— Это как, если ты заботишься о ком-то так сильно, что можешь сделать всё, чтобы сохранить его в безопасности. И даже сама мысль, что он может пострадать, причиняет боль.

— Я люблю Пираллис, — сказала она, понимая, что в некотором роде это была правда. Это была сущность, идея, которая была ей ближе всего в мире.

Он покачал головой:

— Это другое. Ты можешь любить места, но это не так, как любить человека. Иногда это кажется абсолютно неконтролируемым. Будто у тебя нет выбора. Словно зуд под кожей, который ты не можешь почесать, и это сводит с ума, но в хорошем смысле, потому что ты знаешь, что не можешь жить без него. Вроде как… ну… вроде как ты считаешь, что всё это — на самом деле судьба. Примерно так я думаю об этом.

Коринфии стало неловко. Это звучало ужасно похоже на то, что она чувствовала, когда Люк коснулся её. Может быть, эта извивающаяся неопределенность внутри неё — это желание чувствовать, что чувствует Люк — была ещё одним признаком, что она всё больше становится человеком.

— А это чувствуется одинаково по отношению ко всем? Я имею в виду, ты любишь сестру так же, как эту девушку на лодке? — спросила она.

Его глаза вспыхнули. Какую-то секунду он выглядел сердитым. Затем, к ее удивлению, он улыбнулся.

— Нет, это не то же самое. Я думал… Слушай, я не люблю Карен. Я знал, что мы слишком разные, чтобы это могло продолжаться. Я доверял ей, я впустил её, а она играла со мной. Я разозлился. Но я могу жить без Карен, а без моей сестры не могу. Она — всё, что у меня есть. Буквально.

— А как же твой отец? — удивилась она.

В Пираллисе Судьбы просто существовали без начала и конца. У них не было ни родителей, ни семьи. Они называли друг друга сестрами, хотя никаких реальных отношений не было.

— Мой отец давно перестал меня волновать, — сказал Люк, резко поднимаясь на ноги.

Коринфия увидела, как его пальцы сжались в кулаки, и он стиснул зубы, заиграв желваками.

С некоторых пор, ты знаешь. Моя мать. — Он остановился, чтобы прочистить горло. — Он любил ее, наверное. Я привык. Но сейчас… Я не знаю. Любовь меняется, я думаю. Люди меняются. Всё имеет свой конец. — Его голос дрогнул.

— Но как можно жить, с такими мыслями? — спросила она. Конечно, он был прав — люди не живут вечно — но, в то же время, совершенно неправ. В тот момент он казался таким открытым, таким хрупким, что у Коринфии защемило в груди. Вселенная была чудовищно больше, чем Люк мог себе представить, и ей хотелось это как-то до него донести. Это было то, что не имеет конца.