Елизавета Дворецкая - Лес на той стороне, кн. 2: Зеркало и чаша

На его плечиках был прорисован узор со знаками воды – он предназначался для гаданий о судьбе. Младшая жрица взяла ковш и подала его старухе. Та черпнула воды из ведра и вылила в горшок, шепча что-то; потом она передала ковш средней, и та сделала то же. Последней ковш снова взяла младшая. Зимобор вспомнил трех вил: там тоже первой подходит к младенцу старуха, вытягивающая нить, потом идет средняя, мотающая жизненную нить на веретено, и только потом подходит младшая со своими острыми ножницами, чтобы перерезать нить судьбы. Для них это – миг единый, а для человека успевает пройти целая жизнь…

– Положи сюда. – Не прикасаясь к венку сама, старуха показала на сосуд.

Зимобор осторожно опустил венок на поверхность воды.

Три жрицы подошли, встали с трех сторон от сосуда и протянули к нему руки. Губы их дрогнули, они только хотели начать заклинание, но вдруг от венка поднялся яркий столб чистого жемчужного света. От неожиданности жрицы ахнули и отшатнулись.

А в столбе света появилась Младина. У Зимобора оборвалось внутри от потрясения – ведь больше полугода он не видел этого лица и забыл, как оно прекрасно. Гибкий стройный стан сиял жемчужной белизной, блестящие золотистые волосы окутывали фигуру мягкими волнами, каждая черта в лице Вилы излучала свет, глаза блестели звездами. Румяные губы улыбались Зимобору, и он не чувствовал своего тела, растворяясь в приливах ужаса и восторга – как и тогда, при первой встрече с ней. На глазах выступали слезы, сердце разрывалось – близость божества была непосильная для слабого человеческого тела и духа.

Вещая Вила улыбнулась Зимобору и пропала. Всего какой-то краткий миг она парила в столбе жемчужного света над гадательной чашей, но четырем женщинам и мужчине, наблюдавшим ее появление, этот миг показался долгим, очень долгим.

Свет растаял, венок лежал на поверхности воды. Зимобор дрожащими руками поднял его: венок снова был свежим, как будто сплетен из только что сорванных цветов. Он протянул венок по очереди всем трем жрицам, словно хотел показать получше, и все они смотрели расширенными глазами. Даже старшая из них никогда не видела воочию Вещую Вилу, и жрицу, земное воплощение Матери Макоши на Жижале-реке, это потрясло не меньше, чем любого смертного. Младшая жрица утирала слезы, средняя прижимала обе руки к бьющемуся сердцу.

По избе разливался чарующий аромат ландыша, вызывая в памяти месяц ладич.

– Ну что, матушка? – спросил Зимобор у старшей жрицы. – Видели?

– Видели. – Старуха кивнула. – Теперь знаем, кто за тобой стоит. Судьбе и вилам перечить нельзя, и если волю ее ты исполняешь, то мы тебе на пути не встанем. Только скажи… – Старуха помолчала, подбирая слова. Теперь, немного опомнившись, она осознала все случившееся и сильно встревожилась. – Скажи, чего же ты хочешь, князь смоленский? Зачем ты к нам пришел?

– Вещая Вила явила мне волю свою, чтобы стал я смоленским князем. Родня моя не хотела власть мне отдать, смерти моей искала, изгнала из дома отчего прочь. Но милость вилы была со мной, и обещала мне вила, что в любом поединке я одержу победу, что всего, чего пожелаю, добьюсь. И сбылась ее воля: я князь смоленский. И все земли, какие захочу покорить, под мою руку пойдут. С людей ваших мне нужна легкая дань: по белке с рала. Скажи своим детям, мать, чтобы не противились, не заставляли меня проливать кровь свою и вашу. Все равно ведь будет по-моему, потому что Вещая Вила за мной стоит. А чтобы Оклада и родичи его сговорчивее были, заберу я эту девицу, его дочь.

– Хорошо. – Старуха кивнула, и девица, от всех этих чудес забившаяся в самый угол, обиженно нахохлилась. – Она твоя, если желает того Вещая Вила. Только… зачем тебе девица, если вила в обмен на свою любовь никого другого тебе любить не позволяет?

– У меня дружина есть. – Зимобор улыбнулся, хотя напоминание старухи о его обязанностях перед вилой больно кольнуло в сердце. – Найду ей мужа другого. Захочет Оклада мне другом быть – дам ей мужа боярского рода. А не захочет – конюхам тоже жены нужны.

Девица нахохлилась еще сильнее. На глазах у нее заблестели злые слезы, и похоже, ее сильно подмывало в знак своего возмущения показать язык самой судьбе.

– Я пойду завтра в Верховражье и поговорю с моими детьми, – сказала старуха. – Постараюсь склонить их к миру и благоразумию. Ведь глупо стоять против того, за кем судьба.

– Мудра ты, мать! – Зимобор вздохнул. – Уж постарайся и Окладе хоть чуть-чуть мудрости твоей передать. А я пойду пока. Спасибо, что приняли и выслушали. Поговорил с вами, добрые женщины, и на душе легче!

Он встал и поклонился. Старуха глянула на беглянку; та нарочито медленно стала собирать в кучу руки-ноги, чтобы вылезти из угла.

– Сиди пока! – Зимобор махнул рукой. – Тут и тепло, и место есть, а у меня там мужики друг у друга на головах сидят. Пусть она пока у вас, мать, побудет. Я тебе верю, ты не обманешь, что мое – то никому не отдашь. Обещаешь?

– Обещаю! – с облегчением ответила старуха. Видно было, что ей совсем не хотелось немедленно отсылать девушку к сотне чужих мужчин. – Спасибо, княже! Ведь она, егоза эта, мне племянница внучатая! Сердце болит, кровь-то своя…

Девушка подошла и уткнулась лицом в плечо старухи.

– Племянница внучатая? – Зимобор, затягивая пояс, поднял глаза. – Выходит, Оклада твой племянник?

– Сестры моей старший сын.

– Ну, материной сестры только глухой или совсем беспутный не послушается! – Зимобор обрадовался. – Надеюсь на тебя, мать, чтобы нам дело миром решить и крови напрасно не проливать! Ведь не с варягами воюем, не с чудью какой, а со своим же кривичским корнем.

– Да помогут нам Род и Макошь…

Назад к своим, мерзнувшим у подножия холма, Зимобор вернулся в одиночестве, но вполне довольный. И старуха не обманула. Уже к полудню она появилась перед воротами Верховражья, одетая торжественно, как в дни больших жертвоприношений. Вся в черном, как подобает воплощению Старухи, она надела старинный головной убор с коровьими рогами, а ее длинные седые волосы вились по ветру, придавая ей истинное сходство с Мареной. За ней шли две другие жрицы, средняя – в красном, младшая – в белом платье.

Оклада сначала не хотел открывать им ворота, опасаясь смолян, но те не приближались, и наконец жриц впустили внутрь. Пробыли они там довольно долго, а когда показались опять, Зимобор зазвал их к себе.

– Сказала я Окладе все, что Макошь вложила мне в душу, – рассказала старуха. – Говорит он, что подумает, посоветуется с родом и с людьми жижальскими. Говорит, что не платила Жижала-река дани смоленским князьям, и не хочет он такой дурной памяти в роду о себе оставить, стать, дескать, тем, кто жижальцев под чужую руку приведет.