Марина Дяченко - Любовь и фантастика (сборник)

– Я расчетливая, получается? – после паузы спросила Анюта.

– В той степени, в которой любой человек, ищущий счастья – расчетлив.

Анюта смотрела, как Лерка со своей младшенькой – Олей – поднимается на крыльцо, отряхивает дочке сапожки, как приоткрывается входная дверь, и в электрическом свете передней снегопад на мгновение делается объемнее и гуще.

– Я понимаю, о чем ты хочешь спросить, – сказала Леркина мама. – Девочкам-абитуриенткам говорят об этом на первом же собрании. Говорят, принимая документы… Говорят по десять раз, и поэтому кажется, что слова эти потеряли смысл. Говорят: «Девушки, поступая на демографический факультет, вы приносите жертву своим будущим детям. Женщины, посвятившие себя демографии – жрицы жизни на земле»… Так или примерно так?

– Да, – сказала Анюта.

– Мы действительно принесли в жертву… не любовь, нет. И не личную жизнь. Всего лишь первую брачную ночь… Разумеется, это не такая маленькая жертва. Но и не такая трагичная, как теперь тебе кажется.

– Мне не кажется, – запротестовала Анюта.

– Первый ребенок – первый мужчина, биологическая память требует, чтобы эти понятия были жестко увязаны… Но мы ведь не животные, чтобы идти на поводу биологической памяти. Анечка, рано или поздно ты встретишь человека, который будет любить тебя такой, какая ты есть, уважать твой выбор и охотно делить с тобой твою ношу. Как встретила такого человека я, многие мои знакомые…

– А может быть, он мечтал о другом, – тихо сказала Анюта. – Он, может быть, обыкновенный человек… А вовсе не жрец жизни.

– Значит, он не тот, кто тебе нужен, – печально улыбнулась Леркина мама.

– …А кто здесь будет жить, через сорок лет?!

Леша молчал. Анюта сбавила тон:

– Почему-то на вождение, например, мотоцикла надо получать разрешение, а полная власть над маленьким человеком дается даром, и дается кому попало – сумасшедшим, преступникам, алкоголичкам… Да хоть и самые благополучные родители… Половина из них эгоисты и дураки. Я вот вчера видела, как одна дикая мамаша воспитывала сына, ему на вид годика три… Как она на него орала! Как на собаку! И шлепала за то, что он оступился и свалился в лужу… И пусть у нее будет один только этот несчастный ребенок. Ей больше нельзя, – Анюта перевела дыхание.

Леша молчал.

– А есть такие, которые вообще не хотят детей, – снова начала Анюта. – И не надо! Бога ради! Пусть занимаются работой, и карьерой, и личной жизнью, и всем будет спокойнее и счастливее. Без раздражения, без упреков, без детских слез… А наши дети – счастливые. Здоровые. Половина девочек, поступивших в этом году на демографию – дочки наших же выпускниц… Собственно, через лет двадцать девяносто процентов молодежи будут – наши дети. Вот так.

Леша молчал. В полутьме декабрьского вечера Анюта не видела его лица.

– А подкидыши… Это вообще отдельная история. Обычно их берут в семью маленькими. Они ослабленные. Часто больные. Часто с пониженным интеллектом. Но и они – наши дети. Их любят, они тоже счастливы. А иногда приходится их брать уже подросших, «вживлять» в семью… К тому времени трое-четверо собственных детей должны быть старше подкидыша. Тогда они его воспитывают… Ты не представляешь себе, какая это работа. И какая колоссальная от этой работы отдача. Ты пойми… Это не питомник! Это не инкубатор! Это будущее… не только их, но и наше… Детей будущего должны воспитывать профессиональные педагоги… если мы хотим, чтобы у нас, и у этих детей… у человечества… было человеческое будущее. И вместе с тем детей не должны воспитывать чужие люди… Все эти интернаты… Значит, детей будущего должны воспитывать их мамы. Профессионалы-педагоги. А чтобы человеческая популяция нормально восстанавливалась – у одной такой мамы должно быть как можно больше детей…

Леша молчал. Анюта не знала, что еще сказать ему.

– Ты не думай, – начала она устало, – мы же не взбесившиеся мужененавистники. Мы же не хотим, чтобы у детей не было отцов…

– Ваши женихи проходят медосмотр? – тихо спросил Леша.

Анюта махнула рукой:

– Фигня… Всего лишь тест, отсекающий алкашей, наркоманов, сумасшедших… Это же естественно.

Леша молчал. Анюта говорила и говорила, но аргументы, такие естественные и правильные, почему-то теряли силу именно сейчас, когда Анюте так важно было оказаться убедительной.

– …Ты не согласен?

– Нет, – сказал Леша.

И внутри у Анюты будто лопнул воздушный шарик.

– Нет, – повторил Леша. – За ребенка отвечают двое. С самого начала.

Теперь молчала Анюта.

– Не говори, что ты этого не понимаешь, – сказал Леша.

Анюта молчала.

– Не говори, что, когда ты поступала, тебе плевать было на моду. На престижность этой вашей демографии. Ее сделали престижной, в нее вложили деньги, ее разрекламировали, как товар. Это был грандиозный проект, не спорю. Наверное, он удался и уже приносит дивиденды…

– Дети, – тихо сказал Анюта. – Я тебе о детях, ты мне о дивидендах.

– А детей нельзя ставить на конвейер. Дети – не промышленный товар.

– Пусть лучше вырастают неврастениками? Несчастными затравленными уродцами? Или пусть вообще лучше не рождаются?

– Пусть лучше не рождаются, чем рождаться на конвейере, – твердо сказал Леша.

…В первый раз – сильно и уверенно – толкнулся в животе не рожденный мальчик с миндалевидными, как у уссурийского тигренка, глазами.

– Ма? – спросил Димка.

– Что-то в глаз попало, – быстро сказала Анюта, растирая лицо кулаками.

Димка, чуть косолапя, подошел к Анюте и ухватился пухлой пятерней за ее колено; прямо перед Анютиным лицом оказались деловитая круглощекая физиономия:

– Сто?

Анюта молча ткнулась носом в шелковую, пропахшую летом макушку.

– Сто попало? – Димка высвободился, чтобы требовательно заглянуть ей в глаза. – Дай посмотлю.

– Слезы текут, – сказала Анюта.

Димка нахмурился:

– Плацес?

– Нет, – Анюта обняла его. – Скажи, Димочка… Ведь я права? Ведь у нас еще все будет, и папа будет, и много братьев и сестричек, и свой дом… И все вместе пойдем в школу… И будем счастливы, да, Димочка?

– Конесно, – сказал он, немного подумав. – Конесно… А папа – это кто?

За окном шел снег.

В апреле родился мальчик.

Конец

…Осталась неделя.

В черных стрелках, ползущих по старинному циферблату, было что-то неуловимо тараканье. Минуты падали с цоканьем, как медяки в копилку, каждая минута отдаляла от мужа – пока не в пространстве, пока только во времени.

Алонсо спал. Она лежала, закусив край подушки, и молча проклинала его.