Дмитрий Манасыпов - Боевые маги: несмышлёныши [СИ]

А вой, перекликаясь с все больше сатанеющим вихрем, ежесекундно менявшим направление, ближе, ближе…

Небо заволокло снегопадом полностью, скидывай не скидывай плохо тающую пелену на масках, почти ничего не видно. Бьярн, начиная почти брести, несколько раз останавливался, крутил в руках маг-компас, прикупленный на рынке, всматривался… Бесполезно.

Четыре луча, сине-красный для магнитных полюсов и зелено-желтый для Тонкой границы, вертелись ведьминой метлой, не останавливаясь ни на йоту. Полукровка, с бородой, превратившейся в огромную сосульку, тяжело переставлял ноги, идя на одной интуиции.

Ниа, споткнувшаяся уже в стотысячный раз, не выдержала. Нащупала в сумке на поясе одну единственную надежду, оставленную про запас. Вытащила полированное веретено черного дерева, с выдавленными именами Больших лоа, вращала ладонями, разогревая, зовя на помощь духов-защитников. Снег, потянувшийся к ней, мешал, остужал собою и ветром едва потеплевшую деревяшку. Духи молчали.

Бьерн грохнул дуплетом, подряд отправив в полет два заряда серебряной картечи, целясь в приземистые ловкие тени, тенями мелькавшие за холодной стеной. Взрыв сумасшедшего хохота, лишь он, стал ответом. Вой прорезался сильнее, ближе, не дальше ста-двухсот метров.

Ниа, выхватив черный клинок, полоснула себя по ладони, глубоко, хрустнув костью и сжав зубы, чтобы не закричать. Сжала веретено, вслух ломая заклинание-бусы, лишь раз слышанное в школе Амбози. Звала духа перекрестков, молила помощь, обещала отдать часть себя, ведь она обещала магистру сделать дело. Барон не примет неверную брухо после смерти, бросит в бездонную яму, полную гниющей болотной жижи, где кишмя кишат змеи-жарараки, пьющие глаза и выедающие языки, видевшие наставника и сказавшие ложь.

Веретено ударило собственным ритмом, вырвалось, подпрыгнув на половину ее роста, вспыхнуло невыносимо ярким красным цветом, распустившись диковинной амазонской орхидеей. Бьярн, замерев, поднял оружие, заметив что-то впереди. Ниа обрадованно посмотрела и… замерла…

Бьярн выбрал спуск. Звонко лязгнуло, и… и все. За спиной также отказалось работать оружие его брата.

Старуха хрустко втыкала в снег ломаную кривулину посоха, выломанную из свилеватой карельской березы в темные давние времена. Черный огромный ворон, вцепившись в темный меховой плащ, смотрел кровавым единственным глазом на застывших людишек. Лоухи, зябко кутаясь в выцветший и отороченный волком бархат, покрытый рунами, не опускала глаз, даже когда длинные сиво-желтые космы падали на лицо. Длинный горбатый нос втягивал воздух, черный злой рот пузырился слюной в уголке рта.

Снег вокруг потемнел, пропуская, одного за другим, десяток высоких, в холке по грудь Зубочистке, серых четырехногих убийц, мерцающих голодными янтарно-крапчатыми глазами. Невысокие карлики-лопари, темно-остроглазые, с детскими личиками в ритуальных шрамах, с луками, туго оплетенными берестой, с тетивой из китовьей кожи, целились стрелами-гарпунами, скалящимися зазубринами костяных наконечников. И мелькала совсем позади высокая, бывшая стройной, мужская фигура в мехах невиданных медведей с рогами на голове, укрывающей его как капюшон или шапка. Тускло светился единственным ярким пятном рубин, украшающий темную рогатину.

— Обед… — Лоухи, безумно косясь на Ниа, остановилась. Высокая, согнутая наполовину и все равно смотрящая прямо в глаза брухо, улыбалась крепкими редкими зубами. — Черное мясо и коричневая сильная кровь. Твоя шкура, грязнокожая девка, украсит стену у моего очага.

Зубочистка скрипела враз замершими пальцами по застежке кобуры на бедре.

— Я тебя помню! — хихикнула Лоухи. И сообщила, блеснув длинным нижним левым клыком. — Теперь ты моя.

Ниа, дуя на ладони-ледышки, заглянула в бездонные блеклые омуты ее глаз. И улыбнулась.

— Не сегодня.

Зубочистка охнула.

Черное, как смола и, как накрахмаленное, белое. Снег, пытавшийся было помешать, испуганно разлетелся в стороны. Волки, пряча морды в широких лапах, скулили, ползли назад, виляя хвостами. Лопари, гомоня, прятались в сугробы. А Лоухи, кривя лошадино-морщинистое лицо, поворачивалась едва ли скрывая испуг.

Лоснящийся черный цилиндр, фрак на голое эбеновое тело, белые мазки маски-черепа на лице. Дух перекрестка уступил дорогу тому, кто пугал даже само дыхание мрака колдовского финского Севера.

Барон Самеди, приподняв цилиндр, приветствуя хозяйку Похъёлы, махнул рукой, раздвигая снежную стену и, усмехнувшись шоколадными губами с зажатой и несгораемой дымящейся сигарой, пригласил маленькую испуганную и замерзшую брухо идти дальше.

Лоухи, шипя пестрой лесной гадюкой, тряхнула костяшки и старые монеты, висящие на макушке посоха. Тряхнула, недоуменно косясь на них и на черного гостя. А тот, издевательски обнажив голову и прижав цилиндр туда, где у людей бьется сердце, улыбнулся белоснежной улыбкой.

— Все проходит, — сказала Ниа, идя мимо Лоухи, — и появляется что-то новое. Всегда.

Дорога на Троллхъёланд снова вилась перед ними по топкой, но совершенно осенней долине.

Сперва под ногами хрустко зашелестел мелкий гравий. Чуть позже к нему, пристукивая и шелестя, откатываясь под ботинками, добавились немалые булыжники. Через полкилометра ноги уже твердо стучали по огромному каменному языку, ведущему в самую глубину Тролльего нагорья, откуда есть прямая дорога на самый крайний портовый городишко Старого народа, лежащий у самых границ холодного океана, уже начавшего гонять по черно-непроглядным горбам волн шугу и начавшие стынуть летние льдины.

К мрачным гранитным стенам одинокого Бьйорн-фиорда, полторы тысячи лет прячущего в себе крайнюю крепость Старых, давно покрытую бурыми и малахитовыми лишайниками, мягко баюкающими плотно подогнанные камни цитадели, все врастающей и врастающей в тяжелую и едва поддающуюся землю Севера.

Через три дня рокочущие волны студеного морского пути скует магический холод и почти на полгода дорога к Ледяному замку спрячется между лабиринта торосов, постоянно вьюжащих обманок-зимовеек и просыпающимися лишь полярной ночью древними капканами, поставленными первыми хозяевам Айсштирк. Ниа должна успеть, выйти на пирс и ударить в зеленую от патины маленькую рынду, морской колокол, зовущий почти полуторавековой постройки корабль-ледокол, призраком появляющийся из последнего тумана.

Здесь стало по-настоящему холодно и ветрено. Нагорье продувалось насквозь, сильные ветра, проходя его полностью, бросались друг в друга мелкими ветками, притащенными откуда-то сухими клубками перекати-поле и выбеленными птичьими легкими косточками. Прятавшиеся за скальными поломанными клыками более слабые их родичи ждали в засадах людишек, и, пропустив мимо, с воем врывались за воротники и неплотно застегнутые капюшоны.