Даха Тараторина - Равноденствие

– Люди? Откуда здесь люди?

– Ты мне скажи, – хозяин замка устроился на стуле, задрал ноги, приготовившись долго ждать.

– Понятия не имею!

– Даже не пытайся. Я тебя, между прочим, за непотребством поймал. Не выпущу, пока как следует не напряжёшься, – мужчина явно забавлялся, но настроился решительно. Пришлось размышлять.

– Это не боги. И не символика, – наморщил лоб я, – тогда людей нарисовали бы у каждого праздника. Это какое-то воплощение равноденствия? – на всякий случай я понизил голос.

Ещё не старый лорд посерьёзнел, нехотя поднялся с удобного сидения и положил тяжёлую десницу 13 13 Десница – рука, если что. на моё плечо.

– Это не воплощение, сынок. Эти двое – и есть Равноденствие. Они не люди, хотя всегда ими являлись; они не боги, хотя по силе способны сравниться с ними; и уж точно они не ведьмы, не колдуны, хотя умеют всё то же, что и они. И даже больше. Они рождаются… Нет, они вырастают из чистой Силы. Очень редко. И когда-то мирно жили рядом с нами: поддерживали баланс, крутили колесо года…

– Как?

– Как, – отец почесал в затылке и выщелкнул грязь из-под ногтей, как какой-нибудь привратник, – а гоблин их разберёт! Как-то поддерживали. Самим своим существованием, наверное.

– А почему они больше не живут среди нас?

Отец никак не мог устоять на месте, всё пытался облокотиться на спинку стула, присесть на стол, обнять меня… Не хотел говорить что-то? Оттягивал неизбежное?

– Наверное, потому что мы неправильно себя ведём. Или потому что отец нашего Вальдинга постарался истребить всех, у кого нашёлся дар, если они отказывались ему служить. А может, они рождаются, как и прежде. Просто мы этого не знаем.

– Они избранные, да? – я читал истории о героях. Сильных, смелых, жертвующих всем ради долга. Наверное, эти Равноденствие тоже герои.

Лорд Агро оправил сыну камзол, вырвал выбившуюся из шва нитку.

– Не думаю. Они просто… Просто хотят стать счастливыми. Наверное. Но, видишь ли, Белен, они могут… Должны. Обязаны быть вместе.

– Потому что они родня?

– Потому что они – единое целое. И один без другого зачахнет, потеряет себя, никогда не сможет стать счастливым, даже если будет очень пытаться полюбить кого-то другого, – подтянутый мужчина внезапно показался невероятно уставшим и старым. Таким, словно сам слишком долго пытался казаться кем-то, кто ему неприятен.

Я выхватил резанувшее по ушам слово:

– «Полюбить»? Но они же одинаковые! Как брат с сестрой! Как мы с Вирке!

– Вот именно, – постаревший лорд обнял меня болезненным тягостным движением, – точно как вы с Вирке.

– Папа?

– Да, Белен.

– Мы с Вирке – они? – одинаковые детишки с рисунка неотрывно смотрели круглыми чёрными глазками, и черты их незримо менялись, обострялись, делая лица куда более знакомыми, чем того хотелось бы.

– Одна очень хорошая женщина попросила воспитать вас. Вы были ещё слишком малы, чтобы запомнить. Разделить Равноденствие – подобно пытке. Воспитывать так, как должно, – невозможно. Муж и жена не могут, не имеют права быть близнецами. Ищейки Вальдинга не упустили бы шанса, заметили бы, притащили вас на поклон к королю. Поэтому…

– Поэтому вы воспитали нас как брата и сестру?

Обманули нас. Держали за идиотов. Заставили пойти против природы.

– А был выбор? Я понятия не имел, что тяга в паре окажется так сильна. Думал, вам будет достаточно родственной близости. А ваша мать…

– Это та, которая нам не мать, так не-отец? – я отступал к стене, увернувшись от утешительных объятий.

Ноктис де Сол скривился, как от пощёчины:

– Она не считала нужным рассказать больше. Она вообще не любит говорить об этом. И я её не виню. Мне очень жаль, Белен. Мы пытались спасти вас, дать нормальную жизнь.

– Я считал себя сумасшедшим! Больным! – я кинулся к дверям. Убежать, зарыться лицом в подушки и попытаться выплакать то унижение и обиду, что пришлось испытать. – Ты всё это время знал! Ты смеялся надо мной!

Отец успел наперерез, придержал дверь рукой: куда мальчишке совладать со старым воином?!

– Сын…

– Не смей называть меня так!

– Ах, не сметь? – он схватил меня за шкирку и хорошенько дёрнул вверх, заставляя взглянуть в глаза. – А как прикажешь тебя звать? Мальчишку, которого любил и воспитывал, как родного? Называть тебя бастардом? Подкидышем? Приблудным? Мы с вашей матерью… Не скалься! Эта женщина любит вас, хотя и не обязана! Мы всей душой желаем вам счастья! В этих книгах – всё, что тебе нужно знать. Можешь покричать, побиться головой об стену, но после – прочти. И тогда уже решишь, стоит ли нас ненавидеть. И стоит ли лишать сестру… Вирке нормальной жизни.

Он отбросил меня, как паршивого щенка. И я не виню отца за это, я бы тоже обиделся. Запер дверь, оставив наедине с книгами, навсегда разделившими существование на до и после.

Я прочитал их все.

Про уничтожение ведьм; про войны и восстания; про то, что бывает, когда один из Равноденствия умирает.

И поклялся сделать всё, чтобы Вирке не стала тем, кем родилась.

– Это всё? – Вирке ровно глубоко дышала, перебирая пальцами спутавшиеся волосы. То и дело попадались особо упрямые колтуны, и она с силой вырывала их, не морщась.

– Это всё, что мне известно.

– И мы, вроде как, связаны судьбой, как гоблинова истинная пара из дешёвых романов?

Я погладил её ладонь, успокаивая. Улыбнулся как можно более ободряюще, будто сам не боялся происходящего до дрожи:

– Мне нравится, как это звучит.

Она вырвала руку:

– Неа. Нет. Не-е-е-ет! Катитесь вы! Со своими судьбами, предназначениями и извращёнными фантазиями. Может, ты просто больной на голову и домогаешься родную сестру? Нет. Ни за что!

Она вскочила, и я поднялся вместе с ней. Прикоснулся к мягкой, невероятно шелковистой и притягательной щеке:

– Всё хорошо, Вирке! Всё хорошо! Я тоже не верил. Но есть доказательства, книги, свидетельства…

– Доказательства чего? Того, что ты имеешь право меня трахнуть? Знаешь, на чём я вертела ваши свидетельства!

– Вирке.

– Не смей приближаться ко мне!

– Ви-и-и-рке…

– Руки убери! Не трогай, сказала!

– Вирке!

Сколько же времени я мечтал об этом? Просыпался ночами, звал её, хотя прекрасно знал, что сам, спасаясь от соблазна, отправил сестру как можно дальше.

Когда лордом Ноктис де Сол стал я, ничто больше не сдерживало ужасное, постыдное желание. Я не только получил моральное право, когда отец рассказал правду, я ещё и получил власть, возможность заставить, принудить желанную женщину, когда он умер.