Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

Вот и всё.

Занавес.

Далее следует смена декораций.

Пересекая монастырский двор, священник увидел девочку из деревни. Тонкий, светлоголовый, ни на кого вокруг не похожий подросток. Короткая беспричинная радость осветила лицо старика улыбкой. Так, с улыбкой, Берад шагнул в тень и прохладу больничных сводов.

Высохшая и темная, как мумия, чужачка полулежала на кровати, а взгляд бесцельно бродил по комнате, и в нем была сила и боль, но не было надежды. Спустя какое-то время, зацепившись за Берада, он изменился.

Старая ведьма смотрела на Берада с насмешкой и сочувствием.

Прошелестело:

— Пусть монахиня уйдет.

Зоэ удалилась. Берад присел на край постели.

— Я хотела бы исповедаться, отец. Одна такая исповедь уже разрушила Вашу жизнь. Моя, пожалуй, Вас добьет. Но так и должно быть.

— Почему?

— Мы платим за всё, что совершили. Или не совершили. Небо мстит. Закон жесток.

— Я верю в милость.

— Поверьте в Божий гнев. Определенно, кто-то стоит милости, но не Вы. И не я.

Господь отвернулся от мира. Живые будут игрушками тьмы, вернувшейся на землю. И это я открыла ей дорогу.

Саад тяжело дышала. Берад протянул ей стакан воды.

— Мне трудно говорить. Я скоро умру. Но напоследок хочу как-то помочь беспомощным, предупредить…

Принесите мне бумаги и чернил, священник. Такие, как вы, больше верят написанным словам. Сложнее делать вид, будто ты забыл их, или не расслышал.

— Откуда ты знаешь меня?

— Я все знаю. Долгое время мой рассудок был помрачён. Среди скал и деревьев я прятала свой позор от Неба и людей. Мое безумие несло меня по земле, как ветер — туманную дымку. Теперь другое дело. Туман рассеялся. Мир меняется, в нем нет уже места для тех, кто и так уже давно мертв.

Когда вспоминаешь, кто ты на самом деле, то понимаешь и все остальное. И с этим пониманием быть здесь уже невозможно… Меня удерживает только жалость. Достаньте мне бумаги, отец, я развяжу свой последний узел…

Берад кивнул. Разговор больше не продолжался. Губы женщины шевелились беззвучно, широко раскрытые воспаленные глаза уже не видели собеседника. Она не заметила его ухода.

Зоэ предложила священнику остаться в монастыре до тех пор, пока все не закончится. Она распорядилась о комнате для гостя и письменных принадлежностях для Саад.

За ужином сестра была рассеяна и задумчива, и священник впервые попытался представить себе её жизнь до обители и путь в эти тихие стены.

Она как будто услышала его мысли.

— Когда-то я считалась лучшей невестой в Оренхеладе. Сейчас в это трудно поверить. Балы и наряды, беспокойное сердце, сумятица желаний.

До сих пор спрашиваю — верно ли я поступила?

А ответа все нет.

Когда люди в больнице умирают, и все наши знания бессильны помочь, я беспрестанно вспоминаю, что раньше, — раньше я могла бы унять их муки и продлить их жизни одним своим желанием, особым усилием воли, доступным юной язычнице и запретным для монахини.

— Не многие способны на такую жертву. Разные испытания посылает нам Небо, сестра. Гоните соблазны. Вы справитесь.

— Я знаю. Но в такие ночи бывает трудно. Душа звенит отголосками прошлого и отзывается природным стихиям, смущают мечты и сновидения.

— Это луна, сестра. Многих беспокоит её свет.

— Пожалуй. Чувствую себя разбитой и чего-то боюсь. Помолитесь за меня сегодня.

— Да, сестра.

— Вам тоже нужно отдохнуть, отец. Простите мою слабость. Спокойной ночи.

— Можно ли священникам жениться?

Отец Берад вздрогнул. В окне маленькой кельи возникли знакомые очертания легкого тела, растрепанные волосы серебрила луна.

— Что?

— Я спрашиваю, женятся ли священники?

Дитя уселось на каменной плите подоконника, уперев спину и закинутые вверх ноги в противоположные стороны оконного проема.

— Фран, голубушка, зачем тебе знать?

— Всем не терпится сбыть меня с рук, а ты единственный известный мне мужчина, способный пережить такой подарок.

— Польщен. Тебе тринадцать-то уже исполнилось?

— Вроде того.

Довольно-таки мрачно это было произнесено для настолько юного и предположительно невинного создания. Священник неожиданно для себя улыбнулся.

— Фран, что ты делаешь ночью так далеко от дома?

— Обдумываю, как бы оказаться от него еще подальше.

Отец Берад тяжко вздохнул и приготовился к позднему разговору.

— Мать волнуется.

Фран передернуло.

— О том, что соседи скажут.

— Это ты зря. Твои родители хорошие люди. А слышать им действительно приходится всякое: то ты рыбу отпугнула, то скотину сглазила.

— Сам-то веришь?

— Чему-то верю. Кузнецу верю, когда говорит, что ты его на ноги подняла. Травками да шёпотом. Они простые люди, девочка. А ты слишком отличаешься от них. Кстати, что это были за травки? Как ты про них узнала?

Священник видел, что Фран хотелось бы уклониться от обсуждения этой темы.

— Его копытом лошадь в грудь ударила. А от грудных болезней помогает крестоцвет.

— Кто тебе сказал?

— Сестра Люс. Она говорит, я способная.

— Вне всяких сомнений. Ты живешь у монахинь?

Фран поёжилась.

— Нет, иногда удаётся выбраться из дома. Но родители не знают про монастырь. Если ты им скажешь, мне запретят, или наоборот — решат, что для сумасшедшей дочери это лучшее будущее и запрут здесь на всю мою жизнь.

— А ты не хотела бы?

Фран сокрушённо замотала головой.

— Зачем же приходишь сюда?

Существо в оконном проёме шмыгнуло носом и поджало ноги, обхватив колени руками.

— Здесь я могу читать. Помнишь, ты рисовал мне буквы на песке? В библиотеке столько книг…

— И тебя пускают в библиотеку?

— Бывает, что и прогонят. Но чаще пускают — из уважения к тебе. Я сказала, что ты так хотел.

— Врать я тебя не учил.

— Я думала, тебе не жалко.

— Мне и не жалко, — почти чистосердечно отозвался священник, — послушай, я устал, а у тебя, наверное, беспокоятся дома. Нам обоим пора спать.

Фран выпрямилась и замерла, всматриваясь в лицо собеседника.

— Я только сейчас поняла, — проговорила она, наконец, — как ты стар. Слишком стар, чтобы быть моим мужем. Спи спокойно, Берад. Не заботься обо мне.

— Эй, постой-ка!

Но окно уже опустело.

Берад крикнул вдогонку:

— Крестоцвет от простуд помогает. Так-то.

Из темноты раздается фырканье и хруст камешков под быстрыми ногами. Отчего-то кажется пустой полоса лунного света на полу без нескладной взлохмаченной тени.

Однажды — прошлым летом — Фран спросила его, почему он с ней так нянчится, и он, прежде чем успел сообразить, насколько это правда, ответил, что она напоминает ему юношу, к которому он был очень привязан когда-то. «Ваш сын?» — «Почти, я любил его не меньше». — «И что с ним стало?» — «Он умер», — ответил священник, чтобы прекратить расспросы. Порой, страдая, священник отдал бы все за то, чтобы эти слова оказались правдой.