Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

— Ого, это второй. Первый раз они встретили девочку, мои серые друзья. Дед не пожалеет, что отпустил меня прогуляться с ними. А как обрадую Принца! Значит, Саад родила двоих — и князю, и сестрице его по утешеньицу. Чудны дела твои, Господи! Так кто же из вас нужен Принцу?

Девичьи пальцы, нежней монастырских лилий, погладили его по щеке. Энтреа почти не слышал слов, очарованный сверхъестественной, немыслимой красотой удивительного создания. Он никогда не доверял женской прелести, всегда отчётливо разбирая в облаке благовоний ноту неизбежного разложения плоти, гниения и тлена. А здесь — ничего. Победоносное сгущение волшебного эфира взамен принаряженного сосуда с нечистотами. И эти пальцы так же ласкали Принца, — от ослепительной догадки захватывало дух, и какое-то время Энтреа не замечал, что многое вокруг изменилось.

Теперь они оба вглядывались в темноту. Где-то поодаль шёл настоящий бой. Как такое было возможно? Каким диким, немыслимым чудом человек побеждал демонов ночи, и что это был за человек?

Наконец, шум утих, и из мрака глубокой тени выступил в поле лунного света молодой еретик с птичьим профилем и растрёпанной чёрной косой. Он был грозен, как ворон с императорского штандарта и в каждой его руке блестела сталь, омрачённая вязью текучих тёмных разводов. Когда еретик поравнялся с костром, пламя взметнулось вверх, осветив картину ужасного побоища. И тут юный гончий заметил Энтреа и женскую фигуру рядом с ним.

— Бей! — закричал он отчаянно, — Франи, бей! Руби ведьму, бесову суку, поганое отродье!

Энтреа вынул из ножен стеклянный клинок.

— Бей, не спи!

В одно мгновение еретик оказался рядом. Стальные лезвия полыхнули алым и голубым, кромсая нежное перламутровое сияние, бросая на траву невесомое, угасающее, изломанно-прекрасное нагое тело.

Из глаз Энтреа бежали слёзы.

— Не смотри, что баба. Заморочила тебя, мара, бесовка.

Сквозь слёзы Энтреа следил за тем, как призрачная плоть истаивает паром, едва заметно пылит в воздухе мельчайшими мерцающими блёстками и исчезает, будто и не было никогда.

— Она не мара, — говорит он, быстрым и точным движением снизу вонзая клинок в живот юноши с чёрной косой, — она Мара. А кто я такой, ты и вовсе понятия не имеешь.

Тень смертной муки скользит по исчерченному кровавыми полосами лицу охотника и неуверенно отступает. Осознание роковой ошибки и окончательного поражения сменяется в его глазах каким-то другим пониманием.

И только тогда Энтреа видит в этих глазах настоящую смертельную угрозу и постигает, что неопытность и самонадеянность сыграли с ним злую шутку.

Каждой собаке было известно, что питомцы Края Пустыни бьют врагов их же оружием и довольно ловко управляются с элементарной магией. Но сейчас Энтреа столкнулся не с дешёвыми фокусами полоумных сектантов, — ему противостояла железная воля настоящего талантливого и обученного мага, в одиночку одолевшего несколько адских тварей и теперь признавшего в нём главную цель своей жизни, — пусть этой жизни осталось от силы на пару минут. Пусть даже редкая одарённость еретика не шла ни в какое сравнение с могуществом Энтреа, вышло так, что Энтреа сам вложил ему в руки оружие против себя. Не совсем в руки, но всё же…

Юноша с косой не дал ему вытащить клинок. Зазвенел отброшенный в сторону меч огнепоклонника. На тонком запястье мальчика сомкнулись стальные пальцы. Оба чувствовали, как пульсирует в обсидиановом ноже разбуженная кровью магическая сила. Еретик закрыл глаза. За помертвевшей маской лица угадывалось последнее чрезвычайное усилие незаурядного духа. На коже проступили светящиеся пятна тусклой гнилушечной зелени.

Энтреа фатально проморгал момент, когда его противнику удалось подчинить себе вырвавшийся из древней реликвии поток сокрушительных энергий. И этот поток обрушился ему на голову вместе с мечом еретика, так и не выпущенным хозяином из левой руки. Отпор, который успел оказать Энтреа, уже не мог спасти дела — слишком поздно он понял, что сильно недооценил своего противника.

Прежде ему не приходилось встречаться с фанатиками. В возвышенном и абстрактном смысле Энтреа был готов к великим битвам, но не имел навыков убийцы, тогда как столкнулся с тренированным, самоотверженным и убеждённым в своей правоте палачом.

Когда Энтреа удалось вырвать нож, капли крови еретика светлячками взметнулись в воздух — и погасли. Древняя магия покидала его тело. Жизнь покидала. Охотник проиграл. Но в невозможном посмертном броске ему удалось увлечь за собой в падение своего врага. Их тела безжизненно рухнули внахлёст, словно брошенные балаганными комедиантами марионетки. Меч еретика вошёл в землю и остался стоять могильным крестом — вроде тех, что встречаются порой возле стен старых храмов Господа Адомерти. В силу странной игры роковой случайности меч прошёл точно через печень Энтреа, пригвоздив, пришпилив того к земле, как любители редкостей накалывают на булавки диковинных насекомых.

Так они и лежали почти до самого рассвета — белая голова и чёрная голова, и разметавшиеся пряди волос отяжелели от ночной лесной сырости и остывающей крови. Два необычайно талантливых мальчика — и на каждого кем-то возлагались очень большие надежды. Но только в одном из них неверным колдовским огоньком ещё теплилась жизнь.

Костры погасли. Луна ушла за верхушки деревьев. Как только серое небо тронули первые краски зари, в повозке неподалёку раздался шорох и на землю ловко спрыгнула женщина, поправляя монашеский тёмный платок. Женщина не спеша обошла свежих покойников, внимательно изучив их раны и все следы ночной схватки. Над каждым из мёртвых мужчин она прочитала отпускающую молитву. Над мальчиками какое-то время постояла в задумчивости. Потом подвернула рукава.

Еретика женщина перекатила на спину и закрыла ему глаза. Погладила по голове.

— Рав, воронёнок. Передавай привет своему учителю. Он здорово вас подготовил. Отличная работа.

Вынув сталь из раны Энтреа, женщина каким-то хитрым жестом остановила кровь, вновь побежавшую из изуродованного бока. Затем осмотрела разбитый череп.

— Это всё ерунда, малыш. Пустяки для таких, как ты. Погостишь у нас, подлечим — будешь лучше прежнего. Тоже, придумал, — отказываться от приглашения Госпожи Энаны. От своей-то доли не уйдёшь, голубок.

А столица тебя подождёт.

Это было невыносимо тягостное, бесцельное и безнадёжное существование. Джеди чувствовал, что опускается куда-то на самое дно — отупевший, потерянный, способный лишь с каким-то жалким смирением дожидаться тех редких моментов, когда Ченану зачем-то вновь потребуется его общество.