Таисья Пьянкова - Берегиня

И Наталья решилась. Собралась.

На другое же утро наняла она у соседа лошадёнку, уложила в широкие розвальни полумёртвого Назара, временные какие пожитки связала, провианту собрала, прицепила до санного задка широкоступные салазки и... И вот уже дед Урман взгромоздился на козлы. Поехали!

— Сбесился старый! — не смевшие галдеть при Урмане, зашумели бабёнки вослед саням. — Куда ты её? Воротись, Наталья! Зря только Назара растрясёшь... Чего доброго, сама в чёртовом гайне [52] Гайно — двор, сокрытый от людского внимания высоким забором и сплошною крышей. здоровья лишишься. Никакой Урман тогда тебе не поможет. Помни, что и мы спасать тебя не кинемся...

На эту упреду старый Урман крепким кнутовищем бабёнкам пригрозил.

Заимка под яром Глухой пади, об которой говорил дед Урман, оказалась вполне даже нерухлой, потому как срублена была из лиственницы. А для лиственницы и три века — не время. Рядом с бревенчатой этой леснухою, в сарайке, оказалось много чего необходимого для домашнего уклада. Даже дрова были сложены под навесом — полено к полену...

Расположилась Наталья, избу натопила, Назара определила на просторных нарах.

Стали жить.

Назар хотя и не вдруг расцвёл розовым цветом, однако пожухание приостановилось, а там дело со скрипом вроде бы и на поправку пошло. Весну со страхом перебыли, а к Стратилатовым [53] Стратилат — 21 июня. грозам больной, на хозяйку опираясь, мог уже из леснухи выходить, слушать скупое щебетание к этому времени большим делом занятых птиц. Мог уже улыбаться своей Наталье. Правда, не столь уж часто выпадало видеть её возле себя — кормить-то надо было кому-то семью. Она хотя и не семь ртов разевала, а всё равно не росой с листа была сыта. С деда Урманова ружьеца приноровилась Наталья к малой охоте. Скоро стала она с одного вскида брать что зайца-шустряка, что глухаря-дундука. Только вот радость её тревожила такая странность: всё ей казалось, что будто бы кто-то помогает ей на скорой охоте. То вроде бы зверя на месте попридержит, то на ружье курок щёлкнет прежде, чем она догадается его наддать.

О подозрениях своих Наталья Назару не докладывала — боялась потревожить его медленно восходящее здоровье. Но приглядывалась она к тайге всё тревожнее...

Так миновало лето. К осени Назар окреп настолько, что решил в леснухе подполье вырыть, поскольку у заимки был Натальей огород посажен.

— Лучше бы, конешно, погребок во дворе, — делился он желаниями с хозяйкою. — Выкопать бы погребок крынкою, возок бы дровец туда, подпалить бы дрова. Тогда бы стены погребка каменной корою запеклись — веку бы ему не было!

— Ничего. Сойдёмся и на подполье, — отвечала ему Наталья. — Бог поможет зиму-лето ещё перебыть, а там, глядишь, и до людей подадимся...

Сказала такое Наталья, сама вдруг до стены привалилась бледная. Но засмеялась счастливо, точно в ладошку звёздочку поймала.

— Об чём ты? — не сумел Назар догадаться сам.

— Об сыне твоём, — отозвалась Наталья. — Ишь вот как, под самым сердцем переливается. Февралём-мартом запоёт нам с тобою родную песенку...

— Да Бог ты мой! — растерялся Назар. — Да Наталья ты моя свет Ивановна! Да я ж теперь и помереть не испугаюсь. За меня ж кровиночка моя на земле останется...

Не хотела бы Наталья слышать от него таких слов, но, похоже, сердце Назарово чуяло перемену. И не болезнь вовсе подломила мужика — случилась беда, никакими догадками не объяснимая...

Землекоп-то из Назара не очень покудова кудышный был: на две лопаты только и опустил подполье, а уж запарился вконец.

Прилеёг он в хатёнке передохнуть, а когда Наталья за какой-то нуждою сунулась в леснуху, Назара-то и нет! Как нет?! Да так. Нету, и всё. Как испарился.

Наталья туда, Наталья сюда — нету. Не видела она, чтобы Назар за порог выходил, а всё кинулась логовину оглядеть. Потом взялась и ближнюю чащу таёжную обследовать. В каждую ямину заглянула, каждую сосну-валежину осмотрела. Искружилась вся. Домой пришла, как из татарского плена сбежала...

Ночь наступила тёмная, страшная. Будто не август бродил по тайге, а расплясалась-разгулялась Параскева-грязница [54] Параскева-грязница — 27 октября. ! Распелась погода поминальная! Над Глухою падью шумит буря, брызжет в провал обильными слезами. По крыше струями секёт. Наталье же слышится, вроде кто скребётся снаружи. Сколь раз выскакивала она из леснухи на непогодь; смотрела-высматривала — нет ли кого в темноте.

Никого не было.

Только перед самым рассветом забылась Наталья короткой дрёмою. А когда всполошилась — над Глухой падью уже вовсю сияло распрекрасное утро. Тайга паровала под солнцем. Перезванивалась птица. Но и в этой радости не отыскался Назар.

Тогда обезумевшая от горя Наталья побежала в деревню. Зачем? Мужа спрашивать? А там бабы в один голос заявили:

— Так и знали! Уволокла нечистая сила мужика. Упреждали мы тебя... А теперь не бегай, не плачь — не отыщешь. Лучше об себе подумай: пока не поздно, в деревню переберисеь...

— Да как же так? — подивилась Наталья такому совету. — Оставить Назара чертям на потеху?! Самой спокойнёхонько с вами об этом судачить?! Какая ж я тогда ему жена? Да будь я трижды проклята, ежели отойду от этой тайны!

Жуткая Натальина клятва сразу же сделала все бабьи уговоры бесполезными. Никому больше не захотелось соваться до клятвенницы со своими советами...

Готовясь стать матерью, Наталья всё ж таки перед самыми зазимками была вынуждена переселиться к людям. Бабы сразу же вознадеялись, что ради ребёнка она и вовсе отступится от своего зарока.

Не обманула Наталья Назаровой надежды — в первый день весны родила сына. Да такого отвалила крепыша — еле справилась. Приходской батюшка Феофан благословил новорождённого на долгую жизнь и нарёк его по отцу — Назаркою. С этим с Назаркою всю веснулетечко деревня тетёшкаться бегала. До чего же добродушный пацанёнок уродился — ни полслезы от него пустой, ни полкрика уросливого. Святое дитя, да и только!

Случаются такие, но редко.

— Это ей, Наталье, от Господа Бога подарочек за великое её терпение, — дружно порешили бабы.

Только ни в горе своём неизбывном, ни в счастье превеликом не забыла молодая мать о данной ею клятве. Потому она и в жизни своей ничего не пожелала поменять, хотя за лето её и в белошвейки до себя зазывала славная волостная барыня, и довольно богатый уездный бобыль сватов к ней засылал.

Отказала.

А с наступлением Казанской [55] Казанская — 4 ноября. засуетилась она воротиться в Глухую падь.

Тут уж не то бабёнки, мужики не стерпели:

— Да куды тебя несёт — ворошить чёртово гнездо! Хоть народ пожалей. А ну, как нечистая сила с твоего неуёмного старания да на деревню выплеснется? Ты на подъём-то вона какая ласточка — схватилась да улетела, а нам тут век оставаться жить.