Александр Никоноров - Станция спасенных грез [СИ]

- Для меня - да.

- А вдруг для него рельсы это руны?

***

Дядя Коля. Его образ возникает перед глазами. Пусть он и странный, но мне нравится общаться с ним - в запасе у него десятки удивительных историй. Правда, когда я случайно слышу его разговоры с бабушкой и дедушкой, можно подумать, что дядя Коля - обычный старичок, разве что чуть-чуть с прибабахом. Зато когда мы остаемся одни и стоим на платформе, провожая отходящую электричку, закрадываются сомнения. Пусть его рассказы полны небылиц и пестрят фантазией, дядя Коля говорит вещи, о которых я часто задумываюсь.

Год за годом, когда электричка подъезжает к станции, он машет мне рукой, высунувшись из небольшого оконца сторожки. Каждый год, без исключения. Даже когда я приезжал на машине с родителями.

А вот он выходит из своей сторожки, держа в руке масляный фонарь. Ночь расходится в стороны. Шаркают ноги. Он поднимается на платформу и медленно бредет, косматый, словно Леший. По-хозяйски обходит свои владения. Иной раз мурлычет чего-нибудь под нос или насвистывает веселую мелодию.

И потом в комнату заползают запахи кедровых орехов и мяты. Но их ощущаю только я. Никто другой в доме ничего не замечает. Начинаю думать, что меня разыгрывают. Каждый день обшариваю чердак - вдруг где завалялась баночка с эфирным маслом? Упала и разлилась. Но нет. Вряд ли надо мной станут так шутить. Откуда же тогда эти запахи? Кедр и мята. Повсюду мята. Я стою на огромном зеленом листике. Шаг - и запах. Шаг - запах. Над головой зависают три кедровых орешка.

И мир преображается. Лист под ногами твердеет, зелень выцветает и оставляет унылую серость. Кедровые орехи испускают сияние и превращаются в три фонаря. Я оказываюсь на платформе. Рядом с дядей Колей. Он грустный.

- Как думаешь, Саш, может человек пожертвовать одной жизнью ради тысячи?

Очередной странный разговор. Я вспоминаю предупреждение мамы, но тут же стараюсь о нем забыть.

- А зачем это? Зачем жертвовать?

- Чтобы спасти.

- Если человек может спасти тысячу людей, почему не спасет одного?

- Можно отправить в космос ракету навстречу астероиду и уберечь всю планету. Но ракета разрушится.

- И хорошо, - радуюсь я, довольный, что подловил дядю Колю. - Потому что ракета - не человек.

- Ладно, - кивает он. - А если взять не ракету, а космический корабль, которым нужно будет кому-то управлять? И тебе нужно выбрать, кого отправить.

Я замираю.

- Ой...

Мне представляется ситуация. По телу бегут мурашки. Не хотел бы я оказаться в таком положении.

- И вот я назначаю своего знакомого капитаном корабля. Считается ли это убийством?

Я задумываюсь.

- А если он не против полететь?

- А если его не спрашивают?! - дядя Коля повышает голос.

- Ой... Я... Я не знаю. Убивать же плохо. Но как же не спасти всех? Это, наверное, тоже зло?

- Да. Бездействие при возможности что-то изменить к лучшему или уберечь имеющееся. Поэтому необходимо отправить человека в полет. Ради всех. И подход к этой ситуации один - принцип меньшего зла.

- Однажды папа смотрел фильм, где...

Выражение лица у дяди Коли меняется. Задумчивость уходит, и на ее месте появляется что-то вроде волнения. Он смотрит на меня, и в глазах его слезы.

- Что? - с горечью спрашивает он.

Я пугаюсь. Кажется, я сказал что-то не то. Он явно смущается.

- Да так... - я пинаю камушек. Тот слетает с платформы и со звоном ударяется о рельсы. - Там похожая ситуация была. Но ты, судя по всему, знаешь этот фильм, - заканчиваю я, глядя на совсем сникшего дядю Колю.

- Увы.

Тогда я еще не понял, что означало его "увы".

***

Дедушка с бабушкой ждут нас у ворот. Они стоят в обнимку и улыбаются, их лица сияют.

- Неужели они правда такие счастливые? - спрашиваю маму, не выдерживая их радости. Спрашиваю каждый год, едва только вижу бабушку с дедом.

- Очень, сын. Наверное, они одни такие.

- А вы с папой?

- Кхэ-кхэ, - сидящий за рулем отец мрачнеет.

Мама смотрит на него. Он хмурится.

- И мы с папой... Счастливы и любим друг друга. Но посмотри - разве можно с ними конкурировать?

Конечно, нет. Они кажутся намного моложе своих лет. Бабушка стоит в платье, а в свободной руке держит небольшой букет полевых цветов, которые, как обычно, принес ей дедушка. Он возвышается рядом, загорелый, в рубашке с закатанными рукавами. Дедушка излучает здоровье. В глазах плещется гордость. Особенно это заметно в те моменты, когда дедушка держит бабушку за руку.

Стоит только выйти из машины, как крепкие руки деда хватают меня под мышки, и я взмываю к небу. Он подбрасывает меня в воздух несколько раз, и я с каким-то странным интересом жду, когда он запыхается, но этого не происходит.

- И где ты умудряешься находить их? - отец кивает на цветы в руке бабушки. - Я думал, ты все на километр вокруг вырвал.

- Я был близок к этому! - радостно отвечает дед. - Пришлось сажать новые.

И все смеются.

А потом звякает калитка, и мы идем пить чай. Это отличный повод накормить нас пирогами, пирожками, булочками, рулетами и много-много чем еще. Угощения гораздо вкуснее, ведь напротив сидят ро-ро - улыбчивые и открытые. Они живут вместе почти полвека и выглядят самыми счастливыми. Когда я рядом с ними, мне словно передается их солнечное настроение. И я улыбаюсь.

Глаза бабушки - это глаза дедушки. Его взгляд точно так же пылает молодостью и силой. Как будто они не менялись с самых юных времен и до сих пор сияют жизнью во всей ее красе.

После обеда мы с дедом выходим на улицу подышать свежим воздухом. Повсюду растут цветы, где-то в зарослях гудит шмель.

- А знаешь, Саш, - тихо говорит дедушка. - Я мог тысячу раз сжульничать и сорвать цветы в нашем саду, но никогда не делал этого. Из уважения к своим чувствам и их проявлению. Понимаешь?

Тогда я этого не понимал.

Поезда и призраки

01 июня.

Чердак. Самое уютное место в доме. Нижний этаж меня не интересовал, равно как и других не интересовал верхний, так что чердак, сколько себя помню, целиком и полностью принадлежал мне. Дальняя сторона была заставлена инструментом, лопатами, запчастями. Я никогда не обращал внимания на этот хлам - свет там не горел, а пару лет назад дед вообще завесил брезентом все так, что издалека свалка походила на оплавленные камни.

Другое дело - моя часть. Пожилой диван-книжка; последний раз складывал его лет восемь назад. Спал я именно здесь - в царстве одиночества и свежего воздуха. Между диваном и выходящим на платформу окном стояло большое советское кресло. Честное слово, я так много на нем сидел, что ему давно пора было проломить деревянный пол или врасти в него. Это было моим читальным местом. Может, незатейливым, зато самым уютным. Широкие деревянные подлокотники, мягкая спинка, мягкое сидение, фиолетово-золотая обивка, утратившая былые цвета и успевшая протереться в нескольких местах.