Фрэнсис Хардинг - Стеклянное лицо

Она почти ничего не помнила, что происходило с ней во время приступов, – только отчаянное желание света и воздуха. Не зеленоватого света ламп-ловушек и не тусклого красного свечения золы, а обжигающей необъятности, которая смотрит сверху. Не привычного пряного воздуха сырных туннелей, а воздуха, который пахнет чем-то большим и которому нужно место. Воздуха, который толкает и рычит.

Эрствиль хмыкнул при виде ее замешательства, и к нему вернулось хорошее настроение.

– Ладно, хватит. – Он отобрал картинку и убрал ее в карман куртки. Разрезал яйцо пополам, показался густой темно-бирюзовый желток. – Ты хочешь узнать о мадам Аппелин?

Неверфелл кивнула.

– Легко. Я все о ней знаю. Она одна из лучших создателей Лиц в Каверне. Ей лет семьдесят, хотя за последние сорок она как будто не состарилась ни на день. Остальные создатели Лиц терпеть ее не могут, ненавидят еще сильнее, чем друг друга, потому что она стала создательницей Лиц не как положено – отслужив подмастерьем. Семь лет назад она была никем, просто какая-то кривляка из отдаленных пещер, учившая гримасам за копейки. А потом она внезапно показала Трагический набор.

– Трагический набор? – Неверфелл тут же вспомнила усталость, которая привиделась ей за улыбкой мадам Аппелин.

– Да. Видишь ли, раньше все нанимали создателей Лиц, потому что хотели иметь самые новые, самые яркие улыбки или самые гордые взгляды. Трагический набор был совсем другим. В нем были печальные Лица. Страдающие Лица. Отважные Лица. Не всегда красивые, но с их помощью люди выглядели глубокими и интересными, как будто у них есть тайные печали. Двор пришел в восторг. С тех пор она знаменитость.

– Но… какая она? Имею в виду, она хорошая? Ей можно доверять?

– Доверять? – Эрствиль поковырялся в зубах. – Она же создательница Лиц. Все в ней – фальшь. И на продажу.

– Но… Лица же должны откуда-то рождаться? – настойчиво спросила Неверфелл. – Я хочу сказать, за ними должны быть чувства. Так что… может, семь лет назад с ней что-то случилось, какая-то трагедия, поэтому она и придумала все эти Лица?

Эрствиль пожал плечами. Ему уже надоела мадам Аппелин.

– Я не могу сидеть и болтать весь день. – Он стряхнул скорлупки в ладони Неверфелл. – И ты тоже. Нечего сидеть клушей. Тебе же надо готовить ваш драгоценный сыр для банкета, да?

Приближение великого банкета всегда вызывало трепет в туннелях Каверны. Парфюмеры в масках капали одну-единственную каплю жемчужной жидкости в просторный вольер, чтобы выяснить, сколько птиц впадут в экстаз. А меховщики аккуратно сдирали шкурки с кротов, чтобы пошить из них тончайшие перчатки. Все предметы роскоши тщательно изучали, ведь какие-то могли оказаться слишком примитивными для двора, а какие-то – слишком изысканными, чтобы ими можно было пользоваться.

Для Грандибля и Неверфелл банкет означал только одно – дебют великого Стакфолтера Стертона. Это был сыр невероятных размеров и весом с Неверфелл. Стер-тоны славились способностью вызывать особые видения. Эти сыры показывали людям правду, которую они и так знали, но нуждались в напоминании, потому что либо забыли, либо не хотели ее видеть. Стертоны также были невероятно трудны в изготовлении, и Грандибль и Неверфелл приложили все силы, чтобы Стакфолтер Стертон созрел к нужному моменту. Его готовили, как невесту к свадьбе.

Каждый день требовалось покрывать пятнистую бело-оранжевую корку Стакфолтера Стертона смесью из масла примулы и мускуса и тщательно расчесывать его длинные тонкие отростки. Но что еще важнее, каждую сто сорок одну минуту огромный, почти полтора метра в диаметре, сыр надо было переворачивать, и для этого нужны были два человека. То есть каждую сто сорок одну минуту Грандибль и Неверфелл должны были бодрствовать.

В бессолнечном мире Каверны не существовало ни дня, ни ночи, но по молчаливой договоренности все делили сутки на двадцать пять часов. Чтобы в сырных туннелях всегда кто-то бодрствовал, Грандибль и Неверфелл спали в разное время. Грандибль обычно с семи до тринадцати, а Неверфелл – с двадцати одного до четырех. Но один человек не смог бы перевернуть Стертон.

После трех суток, в течение которых им ни разу не удалось поспать больше двух часов подряд, Грандибль и Неверфелл стали нервными. Дело осложнялось еще и тем, что перед банкетом на них посыпались заказы. В высших кругах прослышали о дебюте великого Стер-тона, и внезапно творения Грандибля вошли в моду. Начали поступать небольшие заказы от блистательных леди, в том числе от мадам Аппелин, которая однажды заказала маленький кусочек Каприза Зеферты. Судя по всему, эта леди утратила надежду заполучить Стертон, и все же Неверфелл цеплялась за надежду, как утопающий за соломинку.

– Разве мы не можем отослать крошку-другую Стер-тона мадам Аппелин? Пожалуйста! Давайте! Мы можем отослать ей пробу от образца!

Рядом с огромным Стертоном лежала его маленькая копия, напоминавшая яйцо неправильной формы. Ее разрежут перед тем, как Стертон отправится навстречу славе, чтобы убедиться: сырная мякоть именно такая, как нужно.

– Нет.

В конце концов страсти накалились. Все прочие сыры заметили предпочтение, отдаваемое Стертону, и начали жаловаться на нехватку внимания. Сердитые бри обиженно сочились сывороткой. Взрывной Квимп неожиданно загорелся, спрыгнул с полки и укатился довольно далеко – Неверфелл с трудом поймала его во влажное полотенце и затушила огонь. А те короткие минуты сна, которые выпадали на долю Грандибля, то и дело прерывались дикими воплями Неверфелл, нуждавшейся в помощи или боровшейся с надоедливыми насекомыми.

– Мастер, мастер, можно я разберу пресс? Мы поместим сыр между двумя половинками, я приделаю к ним рычаг, и можно будет переворачивать сыр в одиночку. Тогда мы сможем нормально спать, мастер Грандибль. Можно я попробую?

Грандибль, нетерпеливо отмахивавшийся от разных непрактичных предложений, задумался и почесал подбородок.

– Расскажи подробнее.

Но пресс не захотел легко сдаваться. Несколько раз он прищемил Неверфелл пальцы, однако в конце концов ей удался и этот механический эксперимент, как и многие другие, – переворачиватель сыра заработал. Когда Неверфелл продемонстрировала свое устройство, мастер внимательно и придирчиво посмотрел на нее, а потом медленно кивнул.

– Отправляйся в кровать.

Вот и все, что он сказал. И потрепал косички Неверфелл ладонью настолько большой и грубой, что это прикосновение ощущалось почти как удар.

Неверфелл, спотыкаясь, ушла и упала в гамак, зная, что наконец-то мастер Грандибль очень ею доволен. Сон поглотил ее, как пруд проглатывает камешек.

Она внезапно проснулась два часа спустя, уставившись в каменный потолок туннеля. В ушах звенело, как будто кто-то громко щелкнул пальцами у нее под носом. Она сразу поняла, что пробило двадцать пять часов – «нулевой час». Когда серебряные часы в гостиной Грандибля показывали нулевой час, они издавали глухой стук, означавший, что механизм перезапускается. По какой-то причине Неверфелл всегда просыпалась от этого звука, хотя в любое другое время суток звон часов на нее не действовал.