Фрэнсис Хардинг - Стеклянное лицо

Под великим дворецким уже натекла лужа крови, правда, сперва никто не понял, что это кровь, – жидкость была полупрозрачной и блестела, как стекло. Наконец он начал слабеть и повалился на спину; замершие глаза уставились в потолок. Теперь великого дворецкого била крупная дрожь, словно две половины его личности, отказавшись от физической борьбы, переместились в голову, чтобы продолжить бой там.

– Лекаря! Срочно позовите лекаря! – закричала Требль.

Но Правый глаз и Левый предпочитали разных врачей, и все принялись спорить, которого позвать. Мечи снова покинули ножны, и схватка возобновилась.

Во всеобщей сумятице только один человек остался по ту сторону ловушек – и по ту сторону раздоров. Неверфелл встала и осторожно подошла к великому дворецкому.

В заполненных пеплом лабиринтах разума шла ожесточенная битва. Одна половина великого дворецкого сражалась с ледяным монстром, который душил ее своей логикой, подобно гигантскому удаву, чья чешуя звенела, как металл. Другая половина знала только, что ее противник – призрак тени и безумия, не ведающий формы и вечно ускользающий.

Внезапно в самой глубине его существа, принадлежавшей и Правому, и Левому глазу – и в то же время ни одному из них, – зародилась мысль, что он умирает. Тело, которое он знал так долго, остывало, и великий дворецкий терял над ним контроль, как полководец над разбитой армией, которая бежит под покровом ночи после проигранной битвы.

«Нет, – вздыхала глубинная сущность, пока две половины сражались, обезумев от ненависти друг к другу. – Неужели это оно? Неужели так будет вечно? Бесконечное медленное окоченение умирающего разума?»

Зрение еще не покинуло его, но все вокруг подернулось дымкой. Посмотрев вверх, великий дворецкий обнаружил, что искусную резьбу потолка от него заслоняет какое-то пятно. В пятне угадывались рыжие волосы и бледное худое лицо. Маленькие руки пытались остановить кровотечение. Впрочем, без особого успеха. Они скомкали форменную перевязь дегустатора и теперь прижимали ее к самой большой ране на боку.

Лицо девочки было перевернуто, но великий дворецкий все равно различал написанное на нем выражение. И оно пробудило в нем любопытство. Он давно не видел ничего подобного, и ему потребовалось время, чтобы узнать жалость. Чистая жалость, без примеси презрения или превосходства. Лишь боль в ответ на чужую боль. Надо же, как странно!

Великого дворецкого кольнуло схожее чувство. Боль за ее боль. Жалость из-за всего, что неизбежно случится с ней после его кончины.

Мир заволокло туманом, и он исчез, но в лабиринтах разума теперь было не так темно, как прежде. Великий дворецкий впервые ощутил, что идет по ним не один. Кто-то еще скакал рядом, как мартышка, и этот кто-то не был одним из двух монстров, которые продолжали рвать друг друга на части. Это создание о чем-то щебетало, и лицо его менялось, как пламя. И оно вело великого дворецкого в комнату, где ему предстояло пройти испытание.

В большом зале для аудиенций он стоял перед пустым мраморным троном и смотрел на шкатулку, которую должен был открыть. Из своего опыта он знал, что в шкатулке непременно таится что-то ужасное, но его непоседливая спутница нашептывала, что там могут быть и чудеса. Великий дворецкий опустился на колени, взял шкатулку и чуть приподнял крышку, чтобы только заглянуть внутрь.

Через узкую щель он увидел не душные кошмары, а синюю бесконечность. Песня замурованного цветка снова зазвучала в его ушах, но теперь в ней не было печали и тоски по свободе, только чистое, незамутненное счастье и ликование.

Великий дворецкий увидел, как сильно заблуждался последние пять сотен лет. Он смотрел не в шкатулку, он смотрел из шкатулки. На протяжении всех этих столетий его разум, его тело, его мир был шкатулкой с кошмарами.

Он сделал последний вдох, откинул крышку своей тюрьмы и сбежал.

На зал для аудиенций опустился плотный полог тишины. Все молча смотрели на неподвижное тело великого дворецкого. Как будто они всегда жили, уповая на милость опасного и неутомимого океана, а он высох в одно мгновение, оставив после себя лишь каменистое дно, покрытое бьющимися в агонии морскими тварями. Даже пустой трон и власть, которую он в себе заключал, пока не могли их отвлечь.

Дрожащая Неверфелл сидела, сгорбившись, возле того, кто наводил ужас на всю Каверну, и знала только, что ее пальцы не чувствуют биения сердца в его груди. Ей показалось, что, умирая, великий дворецкий улыбнулся ей, и эта улыбка до сих пор осеняла его лицо.

Наконец тяжелые двери распахнулись, и в зал ворвался пурпурный поток. Толпа расступилась перед полудюжиной следователей и двумя парфюмерами в шелковых глазных повязках, пропуская их к великому дворецкому и крохотной фигурке, съежившейся рядом с ним. Неверфелл словно впервые увидела, что ее руки, как лаком, покрыты блестящей кровью. Следователи замерли в замешательстве и посмотрели на Требль.

– Он не дышит, – прошептала Неверфелл, не найдя в себе сил говорить в полный голос. – Сердце не бьется. Я пыталась остановить кровь…

Требль кинулась к новоприбывшим, и никто не отважился ее задержать. Из одинокой, загнанной в угол женщины с мечом она вдруг превратилась в человека, облеченного властью и располагающего подкреплением.

– Кто-нибудь, отключите маятники! – приказала она охрипшим от попыток перекричать хаос голосом. Несколько слуг в белых ливреях кинулись к потайным рычагам, и маятники перестали нарезать воздух тонкими ломтиками. – Лекари, его превосходительству нужна помощь!

Требль сердито посмотрела на придворных врачей, которые топтались в нерешительности и бросали оценивающие взгляды на телохранителей друг друга.

– Да укуси меня паук! Вы оба, живо помогите его превосходительству! Если один из вас заметит, что другой делает что-то странное и неуместное, сразу сообщите мне. Стража! Держите лекарей под прицелом и приготовьтесь стрелять по моей команде. Заприте двери, никто не должен покинуть зал. И не пускайте сюда никого. Остальным оставаться на своих местах. Потом вас всех допросят надлежащим образом.

Уверенный голос Требль оказал отрезвляющее воздействие на стражников и лекарей. И те и другие засуетились и принялись выполнять ее приказы. Когда придворные врачи приблизились, Неверфелл на коленях отползла от великого дворецкого, но ее глаза оставались прикованными к неподвижно лежащему человеку и его прозрачным волосам, разметавшимся по мозаике пола. Она тщетно пыталась оттереть платком липкие, блестящие пальцы. Никто ничего ей не говорил, но время от времени Неверфелл ловила на себе нарочито равнодушные взгляды.

«Он умер из-за меня? Я сделала только хуже?»