Ульяна Соболева - Мертвая тишина [СИ]

— Ты проведешь эту вечность в моем Аду, Марианна. Я покажу тебе, каково это — быть одержимым дьяволом. Быть одержимым тобой.

Он низким сиплым голосом, словно уже давно сорвал голосовые связки. Даже это в нем изменилось… исчез тот бархатный и обволакивающий тембр который я так любила и самое ужасное не это… самое ужасное, что моя любовь как какая-то вирусная зараза, мутирует вместе с его изменениями. Мутирует и перекидывается на все эти новые черты, новый голос, новый взгляд она, как проклятая преданная сука, натасканная лишь на его молекулы днк, на его сущность и ей плевать какими станут: внешность моего палача, голос, кожа и запах. Она узнает его в любом обличье и униженно будет ползать у его ног вылизывая ему пальцы, те самые, которыми он ее бьет и увечит. Это отвратительно… но это же и сводит с ума. Понимание — что я до сумасшествия люблю его даже таким. Боюсь… ту тварь что живет в нем и люблю его. Вот она цена нашего общего проклятия — он чувствует тоже самое. И я ощущаю, как триумфально грохочет сердце в горле после этих признаний. Да, это не признания в любви, это даже не диалог, а скорее монолог. Ему плевать отвечу я или нет. Точнее он лишил меня возможности отвечать за ненадобностью. Но я все равно его слышу и от осознания этой адской одержимости кровь начинает сильнее нестись по венам. Да, Николас Мокану, я твое проклятие как и ты мое. И никогда тебе от него не избавиться. И этот голодный укус до крови, и эта отчаянная ярость когда осколки стекла посыпались на пол вокруг меня — все это принадлежит нам обоим. Как бы ты не омертвел я могу вывести тебя на эмоции. Я одна. Потому что я видела тебя мертвым и жутким с другими, а со мной ты восстаешь из могилы хотя бы ради удовольствия меня мучить и меня от этого бросает в дрожь сумасшествия. Тогда в моей келье… когда вошел на секунду и увидел меня обнаженной. Я слишком хорошо тебя знаю. Знаю этот блеск в глазах и дикий взгляд. Это остается неизменным.

Я вдруг поняла, что я сильнее. Пока он так зависим и одержим мною я сильнее, потому что он всегда будет приходить за своей дозой и в эти моменты я буду отчаянно воевать с той тварью, что живет внутри него. И он либо убьет меня, либо вернется ко мне. Поднялась с пола и вызывающе посмотрела ему в глаза, облизывая окровавленные губы… я ведь тоже одержима им как дьяволом, и я знала зачем этот дьявол пришел сегодня ко мне. Мы оба это знали.

Выстрелом в упор. На поражение. Острым возбуждением по позвоночнику. По венам, закипевшим в долю секунды. С грохотом, взорвавшимся в ушах от этого дерзкого движения. Нааааглооо. Потому что именно это я увидел в ее глазах. Там, где только что плескался откровенный страх, появился самый настоящий вызов. Вызов, брошенный не в лицо, нет, куда глубже — под кожу. Туда, где клокотало бешенство рванувшегося с цепи зверя. Он зарычал так, что, показалось, на мгновение, на доооолгое мгновение, пока десятки отражений медленно облизывали израненные губы… показалось, что задрожали зеркала. Все. Вся комната сотряслась. Но эта дрянь… эта дрянь, на дне зрачков которой я видел собственное оскалившееся лицо, стояла прямо, ожидая моего хода. Как обычно, блядь. Крушила мой мир одним легким движением, продолжая твёрдо стоять на ногах.

Ладонью притянуть ее к себе, чтобы слизать эту кровь с губ самому. Потому что МОЁ. Потому что я нанес рану, и награда за неё тоже МОЯ. И прокусывать новые, взбесившись от терпкого, пряного вкуса её крови. Продолжая игнорировать вопли твари, раздирающие изнутри сознание. Ей не нравятся наши поцелуи. Ей отчаянно не нравится понимать, что я сатанею от каждого прикосновения к Марианне. Сплетаю свой язык с её языком, глотая алчно её рваные выдохи… И эта сука… эта продажная сука выдыхает так, словно сама отчаянно жаждет того же безумия, что сейчас разрывало меня. Так, что мне кажется, я слышу ее стоны в своей голове, пока прижимается, потирается животом о мой вставший колом член. Они эхом отдаются в моей голове, заставляя тварь выть замогильным голосом.

Оторвал ее от себя резким движением, стиснув зубы так, что перед глазами зарябило. Развернул к себе, спиной, сдирая белое тряпье, скрывавшее ее тело. Исхудавшее, с торчащими позвонками, с выступающими лопатками. Дьявооооол… Десятки женщин, сочных, сексуальных. И ни на одну ни капли той реакции, как на эту суку лживую. Когда член разрывает потребностью немедленной разрядки. Оттрахать. Взять. Самыми грязными, самим извращенными и болезненными способами. В каждое отверстие на теле чтоб выла и хрипела. Передать ей всю свою боль. Вбивать эту боль в нее яростными толчками и запечатать собственным семенем внутри.

Перевел взгляд на её отражение в зеркале. А там адская бездна, развернувшаяся в её глазах. Такая же, что во мне клокочет. И я, блядь, понять не могу, что это.

— Что это, мать твою?

Ору ей в ухо, резко наклоняя вперед и наматывая волосы на руку, чтобы дернуть их рывком на себя, продолжать смотреть в её лицо.

— Что ты такое, дряяяянь? Почему смотришь так? Почему душу мне выворачиваешь?

Расстегнуть молнию брюк и одним движением заполнить, зарычав, когда обхватила плотно изнутри… когда дёрнулась вперед и от боли скривилось её лицо.

— Изголодалась по сексу? Как давно тебя не трахали, а, сука? Долбаная, грязная шлюха, как давно ты не раздвигала перед кем-то ноги?

Глубоким толчком по самые яйца, удерживая за волосы, не отрывая взгляда от ее лица и чувствуя, как одобрительно зарычал зверь. И это рычание отскакивает от зеркал, превращаясь в мощный многоголосый рев в ушах

Цвет его глаз… он меняется из белого в черный. Как вспышки на испорченной кинопленке, пятнами и рваными фрагментами. Их заволакивает непроглядная тьма дикой похоти, звериной… Никогда раньше я не видела такого взгляда. Это не голод. Это уже та самая грань за которой сдыхают в страшных мучениях жадно раздирая сырое мясо на куски, стоя на четвереньках, потеряв в облике все человеческое, превратившись в одичавшее животное. И я поняла по его взгляду — он будет меня рвать. Он пришел именно за этим. Сначала сломать, заперев в этой лютой зеркальной могиле, а потом вот так же раздирать на куски, как сдыхающий от голода зверь беспощадно и алчно возможно до смерти. Это будет адски больно… но именно это означает что он сдыхал по мне. ПО МНЕ! Да, я такая же больная, как и ты. Ты сделал меня такой — жадной до наших страданий, наслаждающейся пытками и своими, и твоими. Потому что лишь тогда осознающей, что мы все еще любим и живы. Что я? Отражение тебя самого. Отражение твоего безумия, как и ты отражение моей больной зависимости тобой.

Я могла бы проклинать и ненавидеть тебя, но мне не станет от этого легче. И эти поцелуи от которых в венах вспыхивает огонь предвкушения, смешанный с первобытным ужасом. В этот раз я готова к муке. Я стала старше. Это не игра, это даже не страсть — это смерть. Она в его обличии жадно жрет мое дыхание, упиваясь и глотая его судорожными глотками. Он понимает, как громко стонет от наслаждения, прикасаясь ко мне? Понимает, как сильно его лихорадит и как на лбу выступили капли пота от напряжения. Рывком разворачивает к зеркалу и рычит в ухо, глядя мне в глаза и тогда я смотрю в них тоже — они такие же черные, как и его… в них та же бешеная тьма. Я знаю, что он сделает со мной… знаю и мне до безумия страшно. Возможно, я уже не выйду из этой комнаты… но это ОН. И я сквозь ледяные волны страха ощущаю огненную паутину лихорадочного возбуждения.