Альма Либрем - Каена

— Роларэн… — она покачала головой, почти растеряв остатки дипломатичности, и спустилась с помоста, даже не покосившись на покойника. — Ты неисправим. Или, может быть, — тонкие, длинные пальцы скользнули по его скуле, пробежались по тёмным волосам — и взгляды вновь столкнулись, будто бы взрывом зелени, — ты наконец-то изменил своё решение? Никому из мужчин не выпадала такая честь.

— Тысячам, моя госпожа, — усмехнулся он в ответ.

Она рассмеялась. Разумеется, сколько всего можно пережить за сотню лет! Сколько любовников может перебрать молодая, прекрасная вдова; сколько крови выпить на ночь?

Они все сдавались. Они все, рано или поздно, падали в её объятия и умирали, их кровь стекала в кровавую чашу, и она делала первый глоток, чтобы оценить вкус жизни, уходящей из эльфийских тел.

Но он был Вечным.

И он не сдавался.

Они все были достаточно самонадеянны. Достаточно глупы. Достаточно пусты. Но он, перебрав на своей шкуре множество грехов человеческих, давно уяснил — люди хуже даже самых гнусных эльфов. Но даже миллионы жалких человечишек не стоят одной королевы.

Он знал её до того, как она стала такой. Он читал её — легко или не очень. И он не умел сдаваться. Только не Каене.

— Почему же ты не позволил мальчишке убить меня? — хрипло прошептала она, почти дотянувшись до его губ.

— Разве Ваше Величество против? — Роларэн отступил на шаг, прерывая контакт. — Простите, Каена, но я не могу отказать себе в удовольствии убить вас собственноручно.

Она рассмеялась — звонко и почти по-детски, как самая прекрасная эльфийка на свете. Вечные верили этому смеху, как и остальные — простые, смертные эльфы. Они слышали это журчание ручейков в её голосе и шли, будто бы мотыльки на огонь. Они умирали от её руки, и он не раз и не два вонзал ножи в спины тех, с кем прежде воевал плечом к плечу.

Но ни разу он не был настолько глуп, чтобы оказаться на их месте.

Пока Каена не колдовала, она не была самой прекрасной женщиной на свете. Пока она не приплетала ко всему этому кошмару свою власть, она была обыкновенной эльфийской — не Вечной, не идеальной, смертной. Конечно, не нашлось бы кого-либо из людей краше, чем она.

Ведь они — не эльфы.

И, конечно же, где-то в этой стране жили эльфийки, которые могли сравниться с королевой. У кого-то черты казались мягче, взгляд — нежнее, волосы — ярче, чем её тусклая, осенняя рыжевизна. Разве что глаза — у неё такие зелёные, будто бы и сочная трава, с такими не сравнится ни одна морская синева, ни одно золото деревьев.

Но никто не мог ей отказать. Они все становились безвольными, жалкими — будто бы те тряпки, которыми вытерли кровь, — и падали перед нею на колени, стоило только посмотреть достаточно строго. Она умела находить этот правильный взгляд — слегка осуждающий, слегка соблазнительный, редкая смесь силы и подчинения.

Ровно на несколько минут. До тех пор, пока она не получит то, что хочет. До тех пор, пока не вонзит нож в сердце, и кровь не стечёт в чашу.

До тех пор, пока очередная жертва сама не перережет себе вены, дабы угодить королеве. Пока не предаст весь мир ради того, чтобы пасть к её ногам.

Каждый знал, что ночь с ней — смертный приговор.

Каждый был уверен в том, что он окажется тем самым, уникальным. Единственным. Тем, с кем она будет жить в своём "долго и счастливо", и "умрут они в один день".

Но они все умирали, а Каена продолжала править. Но они все не знали главного секрета.

Тот, кто мог бы — возможно, — пережить хотя бы одну ночь с Её Величеством, — никогда не перешагнёт через порог её спальни. Никогда не перечеркнёт последнее, что осталось в нём от порядочности, добродетели, верности хотя бы каким-то идеалам.

Никогда не позволит ей потерять последнюю причину не уничтожить этот мир.

Он знал, что не должен был возвращаться, и знал, что не мог больше оставаться в стороне. Слишком много крови. Слишком много боли. Слишком много она уже перешагнула, чтобы позволить ей прожить ещё хотя бы день.

Она не должна была приходить сегодня. Королевы приглашают в собственные покои, а не заглядывают в чужие; королевы не проведывают послов на ночь глядя.

Королевы — не Каена.

Он увидел её отражение в зеркале. Она больше походила на тень — бледная, в тонкой сорочке, казалось бы, готовой вот-вот соскользнуть с её плеч. Её зелёные глаза горели ярче, чем обычно, а губы казались алее, чем от красок — цвет крови давно уже так ярко не отражался на ней, как сегодня. Привычно худая, острая, холодная — и преисполненная собственной ненависти ко всему живому.

Рэн знал — он должен был бы повернуться и швырнуть в неё кинжалом. Он бы попал. Будь она хоть тысячу раз сильна, хоть миллион раз королева — она не Вечна. Она бы поддалась. Она бы, рано или поздно, умерла. Ему следовало выволочить её за границу Златого Леса, вытолкнуть под пылающее человеческое солнце, уничтожить — чем скорее, тем лучше.

И он не мог.

— Роларэн, — её голос звучал мягко и вкрадчиво. Она не подошла ближе, зная, что нет никакого смысла пересекать границы. — Может быть, очередное десятилетие среди людей чему-то тебя научило?

Он обернулся к ней — неохотно, медленно, оставляя все надежды на то, что в этом году окажется чуточку сильнее, чем прежде.

Может быть, позже. Может быть, через год, два, сто он всё-таки сможет её убить — если сам к тому времени ещё будет жив. Но не в этот раз.

Каена всегда чуточку дороже, чем должна. Каена всегда ещё более ненавистна, чем он мог бы себе представить.

— И чему же оно должно было научить меня? — он смотрел ей прямо в зелёные, травянистые глаза, даже не пытаясь предсказать, сколько могил спрятались за ними. Она просто была красивой, а остальное превратилось в дикое переплетение сумасшедших, лишних мыслей. Какая разница, что происходило прежде?

Она внушала эту мысль каждому. Вливала её в сознание всем, кого желала в ту или иную секунду. И в этот раз Рэн почти поверил — он оказался в нескольких сантиметрах от неё, и только потом наконец-то понял, что творит. Но он был достаточно силён — и достаточно долго прожил на этом свете. Он мог вовремя остановиться.

— Неужели я не прекраснее всех этих… Человеческих женщин? — хрипловато спросила она.

— Каена… Нет границ человеческой подлости, — он покачал головой. — Но ты хуже всех их, вместе взятых.

— Самые острые кинжалы бывают прекраснее прочего, — она провела кончиками пальцев по его скуле, убрала чёрную прядь за острое ухо, улыбнулась зелени его глаз. Коснулась того места, где должен был остаться шрам — маска его прошлой, человеческой жизни.

Ничего нет.

Ни шрамов — он умел исцелять своё тело, — ни небритости — у эльфов бороды не растут, — ни повиновения.