Мари Руткоски - Проклятие победителя

Одна гэррани подняла голову, заметила Кестрель и начала что-то спрашивать у Арина. Кестрель не слышала ее слов. Она пошла вперед, торопясь и спотыкаясь, ища среди умирающих лицо с большими карими глазами, курносым носом и маленьким ртом.

Кестрель едва узнала ее. Губы Джесс почти посинели, опухшие веки не открывались. Она по-прежнему была в бальном платье. Воздушное зеленое одеяние смотрелось теперь пугающе неуместно.

— Джесс, — прошептала Кестрель. — Джесс.

Дыхание больной изменилось, потом превратилось в хрип. Лишь это указывало на то, что она в сознании.

Кестрель поискала взглядом Арина. Он стоял у дальней стены и упорно не желал смотреть ей в глаза. Она подошла к нему, схватила его за руку и потянула туда, где лежала Джесс.

— Скажи, что это? — потребовала она. — Какой яд?

— Я не…

— Должно быть, его легко достать, можно найти поблизости. Какое-нибудь растение?

— Кестрель…

— Его нужно было собрать заранее, высушить и стереть в порошок. Бесцветное, чтобы его можно было смешать с белым вином. — Кестрель перебрала в уме все, что Энай рассказывала ей о местных растениях. — Сименика? Нет, у нее не такое быстрое действие…

— Ночной локон.

— Я не знаю, что это.

— Корнеплод. Его собирают по весне, сушат на солнце и растирают в порошок.

— Значит, есть противоядие, — воскликнула Кестрель, хотя из слов Арина нельзя было сделать подобного вывода.

Он помедлил.

— Нет.

— Должно быть! Гэррани — лучшие лекари в мире. Не может быть, что вам известен яд, но вы не придумали противоядие.

— Нет противоядия. Есть только… средство, которое немного поможет выздоровлению.

— Так дайте им это средство!

Он развернул ее за плечи так, чтобы она не смотрела на ряды умирающих.

— У нас его нет. На выживших никто не рассчитывал. Эту лекарственную траву собирают осенью. А сейчас зима. Все травы померзли.

— Нет, не все! Еще не было снега. Не было мороза. Большинство растений живут до первых морозов. Энай мне говорила.

— Да, но…

— Найди эту траву.

Арин не ответил.

— Помоги ей. — Голос Кестрель надломился. — Пожалуйста.

— Это очень нежное растение. Наверняка уже ничего не осталось, и я не знаю, смогу ли…

— Пообещай, что хотя бы попытаешься, — попросила Кестрель, как будто это не она совсем недавно утверждала, что не поверит больше ни единому его слову.

— Я постараюсь, — ответил он. — Обещаю.

Арин настоял на том, чтобы отвезти ее домой.

— Я тоже могу поехать в горы, — возразила она, — и поискать вместе с тобой.

Он сухо улыбнулся.

— Сомневаюсь, что в детстве ты часами сидела над книжками по ботанике, пытаясь понять, почему у деревьев разная форма листьев.

Карета покачивалась, и Кестрель начала засыпать. Часы, проведенные без сна, давили ей на веки. Она упрямо не позволяла себе закрыть глаза. За окном сумерки уже превратились в ночь.

— У вас меньше трех дней, — пробормотала она.

— Что?

— Через три дня придет подкрепление.

Когда Арин не ответил, Кестрель озвучила то, о чем он сам наверняка успел подумать:

— Полагаю, тебе сейчас некогда бегать по горам в поисках целебной травы.

— Я дал слово, и я его сдержу.

Глаза Кестрель закрылись. Она то проваливалась в сон, то снова просыпалась. Когда Арин опять заговорил, он, возможно, и не рассчитывал, что она его услышит.

— Я помню, как сидел с матерью в карете. — На несколько секунд воцарилась тишина. Потом голос Арина зазвучал снова, медленно, мелодично, как у настоящего певца. — Помню, я был маленьким и хотел спать, а она делала что-то странное. Каждый раз, когда карета поворачивалась боком к солнцу, мама поднимала руку, как будто тянулась за чем-то. Как сейчас вижу ее пальцы, очерченные солнцем. Карета оказывается в тени — мама опускает руку. Солнце снова появляется в окне — мама поднимает руку. Как будто солнечное затмение.

Кестрель слушала, и ей казалось, что этот рассказ сам похож на затмение. Он словно погружал ее в тень.

— И перед тем как уснуть, — закончил Арин, — я понял, что она защищала мои глаза от солнца.

Кестрель услышала, как он пошевелился, и почувствовала, что он смотрит на нее.

— Кестрель. — Она представила, как он выпрямился, потом наклонился вперед. Как его лицо освещает фонарь в карете. — Нет ничего плохого в том, чтобы выжить. Можно продавать свою гордость по мелочам, главное — остаться собой. Можно послушно налить бокал вина, смотреть, как его пьют, и думать о мести. — В это мгновение он, скорее всего, слегка наклонил голову. — Ты, наверное, и во сне строишь какой-нибудь коварный план.

Повисла пауза длиной в улыбку.

— Думай о мести, Кестрель. И живи. Если бы я не выжил, некому было бы помнить мою мать такой, какой помню ее я.

Кестрель не могла больше сопротивляться усталости. Сон завладел ею.

— И еще я бы никогда не встретил тебя.

Кестрель смутно осознавала, что ее подняли и куда-то понесли. Она обвила чью-то шею руками и уткнулась лицом в чье-то плечо. Послышался вздох, но Кестрель не знала, кто вздохнул: она или тот, кто ее нес.

Потом она почувствовала, как ее несут вверх по лестнице, кладут на что-то мягкое, снимают обувь с ее ног. Теплое одеяло укрывает ее плечи, и кто-то желает ей добрых снов по-гэррански. Энай? Кестрель нахмурилась. Нет, голос совсем не похож, но кто, кроме няни, мог ей такое сказать?

Кестрель решила, что отложит эту загадку на потом, и уснула.

Конь поскользнулся на осыпи. Арин едва удержался в седле, когда животное споткнулось и уперлось копытами в землю, чтобы не упасть.

На обратном пути будет только хуже, когда придется спускаться. Арин почти целый день провел в поисках. Надежды найти растение почти не оставалось.

Наконец он спешился. Его окружали серо-коричневые скалы. На них не росло деревьев, и отсюда легко просматривался проклятый разлом, в который хлынуло войско валорианцев десять лет назад. Блеснул металл — оружие одного из замаскированных гэрранских дозорных, поставленных охранять проход.

Арин спрятался за выступом скалы, уводя за собой коня. Он затолкал поводья в щель между камнями. Его не должны видеть — а значит, нужно спрятать и лошадь.

Лучше бы он стоял там, охраняя ущелье, или хотя бы попытался придумать, как защитить свою страну.

Свою страну. Эта мысль неизменно вызывала у него восторженный трепет. За это стоило умереть. Он пошел бы на все, чтобы вновь стать человеком, которым был до Гэрранской войны. Но теперь, вместо того чтобы идти к своей цели, он продолжал испытывать судьбу. Он искал растение.

Что бы подумал Плут, если бы видел его сейчас ползающим по земле в поисках хотя бы одного вялого стебелька? От насмешек Арин бы отмахнулся, гнев он мог вытерпеть и даже понять. Но картина, которую он представил, была невыносимой.