Карина Демина - Летняя практика

Бровки приподняла.

Глаза… ох и зелены, лядащи…

Еська-то ее руку нашел, так, на всякий случай, а то мало ли, вдруг да хватит в благоверное дури, чтоб на магика с голым задом кинуться… ну не с задом, а все одно без должного умения. Пальцы-то леденющие. И сама-то… ее б к Побережью свозить, на море, где, слыхал Еська, воздух до того пользительный, что и чахоточные к жизни возвертаются. Она-то не чахоточная, ей, может, того воздуху с полглоточка бы…

И не такая уж вредная, как ему думалось.

А что лядаща, так небось не от сладкое жизни. Ничего, вот закончится все, и повезет ее Еська хоть к морю, хоть к лесам Выжгонским, которые тоже не просто так, а полезны, там еще курорту на манеру саксонскую справили, чтоб жить честному люду в пользе и под целительским присмотром. Глядишь, и покруглеет женушка что задом, что передом. На крайний случай Еська и только на зад согласный.

— Чем приманила? А пеплом из костей моих. Она-то, в отличие от некоторых, и умна была, и умела, знала, что кроме самой шкатулки и содержимое ее значение имеет. Пригрозила, паскуда, мой пепел покою предать… а мне еще рано упокаиваться. Я еще и не пожил-то…

Хрустнули руки.

Размялись пальцы.

— Или вот служить ей… что делать оставалось?

Молчит народ. Егорка головушкой крутит так, будто его по этое головушке молотом приложили, не меньше. Кривится.

Морщится.

Что за дела у него с этою нелюдью? Ничего, Еська не гордый, спросит. Но опосля, потому как внове крыша заплясала, будто по ней табуны перегоняли конские. Хозяин-то заохал, на колени пал пред Ареем, причитая:

— Пощади, догляди… Хозяюшку не доглядел, так хоть домик… без крыши останемся… ой померзнем, ой…

Девка-то Елисеева, в рубаху, Люцианой жертвованную, обряженная, подобралась.

— Куда смотришь? — зашипела Щучка и пальцы стиснула.

— Куда хочу, туда смотрю.

— На лярву эту?

— С чего это лярву? — Нет, девка-то хороша, где только сыскал братец дорогой посеред лесов глухих этакую-то зазнобушку? Светла волосом, томна взглядом, глядишь и не наглядишь… — Может, она приличная.

Щучка только фыркнула и руку свою высвободить попыталась. Ага, а Еська взял и позволил.

— Пусти…

— Не пущу. — Он к себе притянул и приобнял, как умел, одною рукой. Шепнул на ухо: — На поясе в кармане мешочек есть… в нем камушек махонький, плоский.

Благо сообразила, головушку на плече устроила, к мужу прильнула, будто век не видала и соскучилась. А все одно на Елисееву женушку поглядывает. И та только бровку подняла, мол, чего хочешь, не надобен мне твой супруг, ни даром, ни с подаром.

— Тише, детки, не бузите. — Ильюшка пальчиком погрозил, и Еська вдруг понял, что ног своих не чует. Нет, они-то, ноги, есть, иначе как бы он стоял, вот только совсем он их не чует. И коль шелохнется, то упадет.

— И ты не бузи… гостьюшка незваный. — Архип Полуэктович плечом дернул, крыло выпуская. Куцее, будто обскубанное. — Мы ж вроде говорим? Аль все ж воевать полезем?

— Поговорим, — согласился Ильюшка, — конечно, поговорим… куда вам воевать? Вы еще навоюетесь…

И аккурат на слова эти крыша таки и треснула, как была, на две половины. Сперва-то Еська и не сообразил, что деется. Вновь загудело. Захрустело, да так протяжно, будто дому руки крутили-выкручивали, полетела с потолка щепа и пыль, крошево мелкое. Архипу Полуэктовичу и доской приложило, да только он от этого удару отряхнулся и раскрыл купол щита, чтоб, значится, кому еще этакого подарку не досталось.

И верно, Еська вот, доской по лбу получивши, и душеньку отдать может… не говоря уже о девках.

— Ты как? — шепнул он.

Вместо ответу Щучка в пальцы камень вложила. Ишь ты, до чего сноровиста! Еська и не почуял, как кошеля взрезали.

— Так вот, говорит мне Марьяна ваша Ивановна, что, мол, есть у ней для меня тело подходящее… молодое, крепкое… не без дару… а главное, целое почти. Душенька поедена страстями да гордынюшкой, ну так я не брезгливый. И выбору особого, признаюсь, не имел. Не упокаиваться же ж? Тело-то мы по первости честно делили, а то ведь вокруг князюшки многие вились любопытствующие… то окурят, то кадилушком в нос сунут, то молиться заставляют… бестолочи. Молитва без веры — пустые слова.

— Зачем ей…

— Все не успокоишься… любопытство не одну кошку сгубило, Люцианушка. А зачем, мыслю, интересный вопрос… чтоб извести дурную кровь. — Он фыркнул. — Не то чтобы меня так уж радовала зависимость от сумасшедшей, но жизнь жестока, да…

— Не сходится. — Еська услышал свой голос со стороны. — У тебя было столько возможностей избавиться от нас… а ты…

— А я развлекался… вечная жизнь скучна. Ищешь, знаете ли, способы разнообразить. К примеру, дать жертве шанс… небольшой такой шанс… спешить мне, если понимаете, было некуда.

Некуда.

Его правда.

Игра, в которой он, Ильюшка, мог и играть, и наблюдать… пока ему было дозволено.

— Ты… — Еська сжал камушек, присланный то ли напоминанием о заключенной сделке, то ли просто пожеланием удачи, а может, и вовсе обманкой.

Выйдет?

Не выйдет?

Не подведет ли воровская удача?

— Ты… ходил к безносым за зельем… запомнили… у них свои глаза, своя метода… и тебя запомнили… и Лойко с матушкой, которой вздумалось прогуляться, хотя ж она затворницею жила… долго боярыня платки выбирала…

Камушек нагревался.

Медленно.

Слишком медленно, чтобы у Еськи хватило терпения и языка, потому как тварь, пред ним восставшая, была хитра да осторожна. Того и гляди сорвется…

— Я, я… успокойся… и недоволка вашего я сгубил… и Егорушку вон попользовал, только он, мыслею, не в обиде… и манок в колодце тоже я утопил. Что сделаешь, служба, она такая.

— Служба, да… — И Еська решился. Он кинул камушек в того, кто стоял в трех шагах, ухмыляясь во все зубы. Кинул и крикнул: — Лови!

А тот и поймал.

Не сам, тело подвело… у тела-то свои привычки.

Сперва-то ничего не случилось. Ильюшка поднес камушек к глазам, поморщился, а потом вдруг взял да рухнул, что дуб подрубленный.

— Бестолочь, — почти нежно произнес Архип Полуэктович. — Ну разве ж можно было рисковать так? А ты, Люци, не смотри… вяжи этого… духа. После разберемся, что да как.

Он подошел к телу.

Присел.

Вытащил камушек из онемевших пальцев Ильюшки, но единственно для того, чтобы в рот тому сунуть. Да сверху платком своим перевязать, благо длинен тот был.

— Так оно надежней, — пояснил Архип Полуэктович. — Божиня даст, не подавится.

Еська вздохнул и покачнулся.

Упал бы, когда б не цепкие руки жены, а та, прижавшись костями, прошипела на ухо:

— А на лярв всяких пялиться станешь, глаза выцарапаю.

Вот же…

Азары были мертвы.