Карина Демина - Летняя практика

Он нашел вулкан.

И почти живой источник в глубинах его. Он позвал к нему всех, кто еще остался… немногие… люди оказались страшнее виттр и северных ветров… он привел свой народ, обездоленный, почти лишенный надежды. И спрятал то драгоценное, что еще оставалось у драконов, в магме.

И спустился, чтобы поделиться с ослабевшим источником силой, но…

…встретил того человека.

Дракон не собирался трогать его, измененного силой, слишком слаб был, слишком… думал об ином. Но человек не захотел отпускать добычу. И бой этот неравный закончился смертью обоих. Человек стал пеплом, а дракон, пораженный ядом, сделал единственное, что в его силах, — ушел.

Он летел, пока держали крылья.

Прочь от источника, который ныне отравил бы… куда… не важно, на край мира, за край… он надеялся, что рухнет в море, но море закончилось, но начался холод, и холод этот добил.

Он умер зимой.

И все одно, умирая, желал жить. И это желание позволило вернуться.

Фрол Аксютович и вправду лютовал.

И небо почернело, что от крыл вороньих, что от заклятий. Затряслась земля, поползла многими трещинами, из которых перло нечто темное, жуткое.

— Архип, щиты!

— Я со щитами справлюсь. — Люциана Береславовна легонько встряхнула руками, пальцами пошевелила, и перстенечки на них засияли. — Вы тут… подчистите… а то как-то… неприятно смотреть на этакое. Арей, будь добр…

Арей кивнул.

Будет.

Добр.

А после, если живым останется… он верил, что останется, что не для того он прошел огонь с водой, чтобы вот так бездарно помереть в безымянной деревне. И пусть вновь сие гордыня его вернулась, потому как многие помирали и бездарно, и в безымянных деревнях, в лесах аль на лугах неприметных, да могилы их зарастали вьюнком и травой, но не он.

У него есть ради чего жить.

Книга?

Пусть ее Архип забирает, ему видней, что с нею делать. И решение это далось неожиданно легко, будто отпустили Арея.

Руки сами сплели первый из символов в ряду поддержки.

— Стань поближе, — поморщилась Люциана Береславовна и, на прочих оглянувшись, велела: — Стройте кольцо…

— Они в сцепке не работали.

— Вот и попробуют. Арей, ты за старшего… возьми троих, больше не потянешь. Девушку вот, у нее дар сильный…

Это она про Еськову женушку? Та руку подала, хотя и глядела настороженно, будто опасаючись, что вот сейчас Арей эту руку к себе приберет.

Нет уж, ему рука без надобности, да и девка эта тоже.

У него своя есть… пусть не жена, а лишь невеста, но есть.

Сыщется.

И Арей… он заставил себя избавиться от лишних мыслей. И Щучкино белое запястье — такое переломить легко — в левую руку взять, а в правую — Егорово, широкое, темное от загара. В глаза царевич смотреть избегает, знать, чувствует за собой вину.

И Арей чувствует.

Если бы он не…

Нет, о сцепке думать надобно. О Еське, который третьим становится, замыкая меж собой руки братовы и супруги. Усмехается. И говорит:

— Давай, что ли… рули…

Чужая сила клокочет. Неподъемная. Упрямая. Егорова — алым клубится, гневом его окрашена, тронута тленом смерти чужой, а вот у девчонки чистая, что вода ключевая, и тянется к Арею, и главное — не вытянуть лишнего, не выжечь ее, такую бестолково-храбрую, дотла.

У нее, судя по лицу, тоже шанс в жизни один.

Нельзя отбирать.

Еськина сила, что ласка в древесных корнях, мелькает, играет, то тут золотом шкурки блеснет, то там, и Егорова от этой близости волнуется…

Сосредоточиться.

Не смотреть на других.

На Люциану, которая закончила что-то чертить. От никогда Арей не любил ее науки, а гляди ж ты, помогло, силы, такие разные, что щука с лебедем в один возок запряженные, вдруг успокоились.

И потекли к Арею тонкими ручейками.

А он, сплетая эти ручейки в косу, направлял ее к Люциане.

Купол держался.

И Люциана, предивная пряха, неожиданно странная и страшная даже — в светлых одеждах, с руками тонкими, с пальцами, коими невидимые нити перебирала живо, — вплетала в него все новые и новые нити.

Земля гудит.

Хохочет нежить.

И занимается алым пламенем огроменный ожгень, чтобы, и загоревшийся, ползти вперед.

Расползаются маслянистые лужицы их крови… и в горле першит от дыма, которому щит не помеха. Волки жмутся к Елисею, а тот, присев — в человеческом обличье, нагой и тоже страшный, — говорит с землей, упрашивая помочь. И та отзывается, раскрывается жаркими ртами, проглатывая мелких тварей.

Весело.

И душно.

И ярость слепая, которая копилась годами, наконец-то находит выход. Арей-то, наивный, полагал, что справился с этой яростью еще там, в подвале, когда учился с огнем ладить, а она просто затаилась, чтобы теперь с пламенем выходить из жил.

Падает, сгорая на лету, крикуша, безобидная по сути своей тварь. Голос у нее гнусен, да и привычку имеет беды к дому приманивать, но напрямую человеку вреда не чинит, разве что слабому да старому. А тут их стая налетела, и бьют крылами, взбивают темное небо, луны не видать. И, натыкаясь на радугу купола, горят. А пламя, получив свободу, перескакивает с крыла на крыло.

Дышать.

Не забывать о контроле.

Соизмерять силы. Самое сложное. Ему бы в битву, к Фролу Аксютовичу, который застыл с безумною усмешкой, только и шевелятся, что пальцы, один за другим знак выплетая. И с каждого идет волна лютая, чтобы с волной иной встретиться да одна другую проглотить.

Или вот Архип Полуэктович.

Сосредоточен.

И сила его — сила древних гор, нетороплива, но неодолима…

А надо держать кольцо. И стало быть, не случайно поставили его в сцепку ведущим. Арей понимает. Он не в обиде. Он держит. И выравнивает потоки силы. Очищает Егорову дурную, сквозь себя пропуская. Стабилизирует Еськину, которой не по нраву этаки вольности… с девчонкой вот, даром что и учиться не начала, проблем меньше всего.

Спокойна.

И стоит, улыбается деревянною улыбкой, будто бы ничего-то страшного и не случилось.

А все же чем дальше, тем сложней. Главное — не допустить неконтролируемого резонанса. Арей не допустит. Присмирит одну, подтянет другую… щит получит свою подпитку, а он… он теперь понимает, как это невыносимо сложно — просто стоять.

— Ох ты… — Этот окрик почти заставляет отвлечься. Арей поворачивается, чтобы увидеть…

И перед глазами возникает то, позабытое уже, поле. Снег, взрытый копытами и ногами… люди, лежащие на земле… кровь… и тварь подгорная.

Нынешняя походила на ту, прежнюю, только сутью. И Арей, сам не желая, задрожал, он отступил бы, поддавшись мгновенью страха, если бы не нити, которые опасно истончились.

Нельзя выпускать.

И страх… только страх. Арей справится. Он не хочет умирать снова, он помнит, как это было. И боль всепоглощающую. И отчаянное желание жить.