Карина Демина - Летняя практика

В этой твари не было ничего медвежьего.

Она была огромная, куда больше той, зимней. И ступала медленно. Бухали тяжелые копыта, давили что землю, что мелких суетливых тварей, которые не успели убраться с пути ее. И нежить замирала, как почудилось — в ужасе, ибо то, что ступало по улице деревенской, было чуждо и их природе.

Тварь повела рогастой башкой.

И щелкнула хвостом, разбивая в щепу древний забор. Она остановилась и заревела.

— От же ж, — задумчиво произнес Архип Полуэктович. — Все неймется… а я тебе говорил, Фролушка, поедем со мною. В горах тихо, благостно… и нежить там старая, известная… эх… тебя все на подвиги тянуло…

Существо приближалось, позволяя разглядеть и крутые бока, покрытые мелкой темной чешуей. Между чешуйками то там, то тут шипы торчали кривоватые, на концах которых блестели капли.

Яд?

Ясно, что не амброзия…

Хребет крутой. Хвост скорпионий, гибкий, что плеть. Копыта тяжелые, каждое — с колесо тележное. И ступает тварь, давит других, поменьше, только чавкает под этими копытами премерзко. А на спине горбатой старуха сидит да клюкой машет. Марьяна Ивановна на себя вовсе не похожая стала. Оно-то правда, что после смерти люди меняются, но от чтобы так… радикально.

— Арей, не отвлекайтесь, — одернула его Люциана Береславовна. — Ваша задача следить за контуром. Сможете еще двоих принять?

Сможет.

Куда он денется.

— Евстигней, хватит каяться… и вы, Елисей, будьте добры…

— А…

— А вы, Емельян, на подмене. Если увидите, что кто-то бледнеет или, упаси Божиня, чувств лишается, то ваша задача заменить его. Контур выдержит секунду-другую, но не больше. И если распадется, откат получите все, поэтому не зевайте.

Говорила она спокойно, будто на лекции, а не… и правильно, и без того жути хватает, чтоб ее еще нагнетать. А потому пусть все верят, что нынешние обстоятельства… практика.

Хороша, чтоб ее… практика.

Елисеева сила дикая и темная, колючая, будто из терновых ветвей плетенная. Так и норовит позанозить. А вот Евстигнеева летит огнем, окружает плетение, и прочие к ней тянутся. С пятерьмя управляться тяжело.

Не отвлекаться.

Уравнять.

Подтянуть девчонку. Ее сила пока ясная, но каким-то внутренним чутьем Арей понял: слабеет. Если кого менять придется, то ее… и Егор держится… как долго продержится? Вопрос. Их бы вывести и двоих вместо, но раз сказала, что пятеро нужны, так тому и быть. Не Арею с ней спорить.

Он не спорит.

Он стоит.

И тянет силу. Плетет. И отдает плетение тем, кто точно знает, что с ним делать.

— Что ж вы гостей-то встречаете так? — Марьяна Ивановна с легкостью отмахнулась от ледяного шквала, а вот мавок мелких посекло. Ну да их тут со всей округи собралось. И подумалось как-то так, что после нынешней битвы станет округа безопасною, потому как нечисти в деревеньке полегло столько, что не скоро она возродится, заполонит местные леса.

И хорошо.

Арей словно бы раздвоился. Часть его, сосредоточенна и серьезна, держала плетение, не позволяя силам, таким удивительно разным, развалить его, сожрав друг друга. А другая смотрела.

И была весела.

Хмельна?

Похоже на то. Сила пьянит. Он это знает, но способен с этой хмельною радостью управиться.

Вот Фрол Аксютович, хмыкнувши, поднял руку, раскрыл ладонь да и дунул… пронесся по улочке вихрь, покрутил нежить, подрал, кого смел, кого растерзал. И только тварь подгорная осталась, что гора, на пути этого вихря. Головой качнула, будто кланяясь.

И выпустила из ноздрей облачка пара.

— Не рады, стало быть. И говорить не желаете. — Марьяна Ивановна хлопнула себя по голой ляжке. — Дело ваше… силушкой? Пусть сила против силы…

И клюкой помеж рог тварь стукнула.

— Погодь, Фрол. — Архип Полуэктович рубаху через голову стянул. И портки снял, заставив Люциану Береславовну отвернуться. — Это уже тебе не по силам…

— Думаешь, ты управишься, сын ящерицы?

— А вот это ты зря. — Он плечами повел, позволяя крылам раскрыться. — Матушка моя человеком была… настоящим человеком… а вот отец, это да… ящер…

На что это походило? На облако, которое меняется и, меняясь, лепит из одное фигуры другую. Вот был человек, а вот…

…виверний — это и есть ящерка.

Только огроменная. Крылья распластались по всему двору. Тело узкой бурой чешуей покрыто. Лапы расставлены. Когти тонкие в землю вошли глубоко. Хвост с жалом по порожку постукивает, и от каждого стука дом, чудом еще не развалившийся, трещит да хрустит. Шея у виверния тонкая, гнуткая. На ней голова зубастая сидит. И хотя ж морда у виверния вовсе даже не человеческая, и близко не человеческая, а мнится в ней знакомое.

Глаза желтые глядят с насмешечкой.

Ухмыльнулась тварь.

Того и гляди, заговорит человеческим голосом.

Ан нет, промолчала… выползла сквозь ворота. И поди ж ты, протиснуться сумела, хоть и казалась калиточка такой, что Архип Полуэктович и в обычном своем человеческом обличье с трудом проходил.

— Ходь, дорогой, ходь. — Марьяна Ивановна со спины подгорной твари ловко сползла, будто всю жизнь свою аккурат на таких от спинах и тварях ездила. — Давно любопытственно было, на что ж ты годен… а то ни вашим, ни нашим…

Архип Полуэктович отвечать не стал.

Не захотел? Иль змеиная глотка для разговоров не больно годится? Рот раскрыл и дыхнул. Только не пламя выкатилось из горла, но зеленый клубковатый дым, от которого нежить, какая еще уцелела, тленом стала…

А девчонка-то совсем ослабела, на одном упрямстве держится.

Арей отыскал взглядом Емельяна и указал на девчонку. Благо тот без слов понял. Подошел и руку ее из Ареевой вытащил.

Контур покачнулся.

И едва не рассыпался. Хлынула чистым потоком Евстигнеева сила, затягивая раны. Струной натянулась Егорова, того и гляди лопнет, ударивши по пальцам. Но ничего, удалось подхватить, удержать.

Выровнять.

Емельянова сила была ясной, как… как солнце.

И чистой.

И от нее заломило зубы…

Он, зачарованный этой силой, пропустил многое… он только и оглянулся, когда виверний, отброшенный ударом узловатого хвоста, смел ближайший дом. Но, перекатившись через обломки, вновь встал на четыре ноги. Он отряхнулся и засвистел, а после выдохнул еще клубок дыма, на сей раз темно-желтого, с прожилочками, от которого тварь подгорная попятилась.

Арей вдруг увидел все и сразу.

Фрола Аксютовича, который тяжко оперся на столб, и видно было, что битва эта многих сил ему стоила. Люциану Береславовну, бледную, белую, что саван смертный, но не смевшую с места соступить. И губы ее сжались нитью, а из носа выползла черная струйка.

Но пальцы по-прежнему ловко цепляли нити, вплетая их в ткань щита, не позволяя оному рассыпаться.

Егор покачнулся.