Карина Демина - Летняя практика

Но Егора нельзя хоронить! Он живой!

— Это тебе так кажется.

Сон.

Всего-навсего сон.

Фрол Аксютович никогда-то не похоронит живого человека, да и… и зубы у него обыкновенные. Не самые хорошие, но…

Надо проснуться.

— Зачем? — спросила уже Марьяна Ивановна, в которую, подтверждая Егорову теорию о сне, превратился Фрол Аксютович.

Небось наяву у него так бы не вышло.

Чтобы ожить.

Чтобы ущипнуть себя за руку и порадоваться, что кошмар — всего-навсего кошмар.

— Что ты, бестолочь, знаешь о кошмарах? — Марьяна Ивановна поджала губы и головой покачала этак с укоризною. — Кошмар — это когда тебя заживо жрут. А тебя, дорогой, вот-вот сожрут. И ничего-то ты не сделаешь. Так что радуйся, пока ты такой, боли не будет.

Нет!

— Да! — Она захихикала. — Всех вас сожрут… перехитрила… всех перехитрила…

И ткнула когтем в бок, и коготь этот вошел в тело, будто горячий нож в масло. И больно стало, до того больно, что Егор, не выдержав, закричал.

И проснулся.

Рассыпалось эхо набата, и голос Евстигнея тонул в тяжелом волчьем вое.

Тревога.

Кирей оглянулся на деревню.

Гудел набат.

И нежить, растревоженная, разъяренная близостью людей, сладкого живого мяса, которое еще недавно было недоступно, пришла в движение. Роилась уродливая мелочь. Стрекотали кикиморы, подгоняя чудовищных своих слуг. Ожгени подобрались к самой калитке, над которой переливался всеми цветами радуги пузырь щита. И по пузырю этому ныне бежали волны.

Вот-вот погаснет.

И тогда вся эта орава хлынет на ограду.

Надо возвращаться.

Нет.

Кирей остановился.

Справятся. Фрол Аксютович недаром значится лучшим магом царства Росского. Выкосит половину. Архип же, и не оборачиваясь в истинное обличье свое, второю закусит… им и стрельцы-то не нужны, так, для порядку… а у него, у Кирея, не будет иного шанса.

Он заставил себя повернуться спиной к деревне.

— Бежишь, рогастенький, — Марьяна Ивановна окликнула. Она стояла, обеими руками опираясь на трухлявую клюку. И руки эти порастали мелкой чешуей. — Правильно, не твоя это война.

Глаза пожелтели.

И значит, пошел процесс. Еще седмица-другая, и вместо неупокойника, пусть и силой изрядной наделенного, появится в округе тварь-выжорка. Будет ходить по путям-дорожкам старушка, будет разговоры с людьми заговаривать, про житие их выспрашиваючи. А заодно уж силу жизненную тянуть.

К иным и на закорки попросится.

И ведь не откажут.

Выжорки хорошо разум мутят. А она, вспершись на спину, пустит в тело человеческое тонкие когти. И заговорит… об чем — об этом никто, кому уцелеть получалось после этакой встречи предивной, вспомнить не мог. Зато все в один голос твердили, будто от слов выжоркиных бежать хотелось на край света. Они и бежали, пока силы были. Падали. И тогда уж, обездвиженных, выжорка и ела.

Мерзость какая.

— Что, убить меня попытаешься? — Выжорка захихикала. — Не надо, мальчик, не твоя это война. Тебя он девка твоя ждет и дождаться не может. Все гадает, исполнишь ли ты слово свое аль так, голову дуришь… как тебе дурили. Всех вас обдурила…

— Что вы хотите?

— Я? Известно чего. Гнилую кровь выпустить. Гнилую ветвь под корень вырубить. И не только я того хочу… она тоже.

— Матушка?

— Тьфу… ни стыда, ни совести. Мать у человека одна, а ты…

— Она для меня много сделала. — Говорить с мертвецом — пустая затея, все одно они слышат лишь то, что желают. Впрочем, как и живые.

— Она для себя много сделала. — Марьяна Ивановна шагнула вбок и замерла, вытянула шею, на которой кожа складочками обвисла.

Пройдут годы, и в складках этих жир накопится, говорят, целебный, куда целебней яда гадючьего.

— Думаете, вы тут самые умные? Собрались щуку на малька ловить… мальков вон целое ведро, да только щука-то не здесь… но вам с того не легче… всех положат. Знаешь почему?

Кирей позволил пламени выглянуть.

— Ой, не пужай старушку, пужали и до тебя. — Марьяна Ивановна сунула пальцы в рот и засвистела, залихватски так, с переливами. И от свиста этого закачались вековые сосны, сыпанули жесткой иглицей. Ветер взывал, отзываясь.

А из глубин леса донесся глухой рык.

— Уходи, азарин. — Марьяна Ивановна разом серьезною сделалась. — Тебя отпущу, на тебя у меня злости нет. Беги. Лети. Молись своим богам. И забудь…

Тварь ступала медленно.

Осторожно.

Кирей слышал рассказы о той, зимней, да не то чтобы не верил… верил, что страшна она была, но одно дело — страх этот с чужих слов испытать, и совсем другое — воочию узреть существо.

Высока.

С тура матерого.

На тура и похожа. Голова лобаста и рогаста, только рога таковы, что к земле голову клонят. Длинны и закрученны. Остры, что пики стражников. Зеленым пламенем объяты. Спина бугрится. Копыта землю давят, и та вздыхает под каждым шагом твари, но держит, не проваливается.

Из спины быка-зверя куцые крылья поднимаются.

Сзади загибается крючком хвост скорпионий с жалом бледным, а из него сочится прозрачный яд.

Марьяна Ивановна рукой махнула, и тварь заревела, засопела, роняя на землю клочья зеленой пены, но склонилась пред той, чьею волей была к жизни воззвана.

— Вот так. — Марьяна Ивановна драные юбки подхватила да и взлетела на быка. Села промеж крыльев. — А ты иди, мальчик… у тебя вся жизнь впереди. Только не вяжись больше во взрослые игры. Опасно сие.

Тварь загудела.

Затоптала, землю сотрясая. Головой качнула, будто примеряясь, как ловчей Кирея на рога вздеть. Он отступил. И еще на шаг… и на два… это не побег.

И не трусость.

Здравый смысл.

Тварь медленно затрусила к деревне. Пускай… Кирей вернется… да, определенно… исполнит обещанное и вернется… пожалуй, так будет даже интересней.

Арей был уверен, что все сделал правильно.

Он трижды проверил рисунок. И свечи. И заклятье прочел… как прочел, никогда прежде ему не читалось так легко. Слова сами слетали с губ, хотя смысл их, как Арей ни старался, ускользал. И только когда последнее упало в отяжелевший воздух, будто камень в ледяную воду, он понял, что все равно ошибся.

Где?

Ничего не изменилось.

Почти.

Остались… да все осталось. Чердак. Потемневшие стропила. Веники трав, которые свисали едва ли не до самой земли. Рисунок. Свечи…

Свечи погасли.

Пахло паленым. И…

— Вот и в кого вы такие идиоты-то? — спросил Архип Полуэктович, которого тут быть не должно было, а он был. Стоял, руки за спину заложивши, разглядывая меловые художества. Наступил босою ногой на завиток старшей руны.

Стер.

— Учишь вас, учишь, а без толку. Вот думаешь, бывало, что за пять-то лет человек ума понабрался… а если не ума, то хотя бы осторожности. После же видишь, ан нет, показалось…

Еська закашлялся и себя по груди ударил. Супруга его вовсе покачнулась и, чтобы на ногах устоять, ухватилась за сундук.