Эмили Мартин - Создания Света

— Это… не то, что я ожидал, — сказал он. — Это изучает твоя мама?

Я кивнула без слов. Мы минуту стояли в тишине, смотрели на каменный туннель. Его пальцы впивались в мой рукав, и я ощущала их дрожь.

— Красивый был бы рисунок, — сказал он.

Мой желудок слабо сжался. Я думала о том же. Я понимала, что лучше всего изобразить этот вид можно теми же методами, что я использовала в его диссертации. Ночное небо, колонии сияющих червей… точки света в темноте.

Я встряхнула себя и шагнула вперед. В ответ он отпустил мой рукав, словно обжегся. Я кашлянула и указала на ближайшую личинку.

— Нити липкие, старайся не задевать их волосами.

Он кивнул, и в сиянии червей мы пошли дальше.

Проход был тропой, грубым проемом, вырезанным в земле — на пол когда-то обрушивались камни, стены были в дырах и выступах. Некоторые были с ладонь шириной, а другие были шириной с мой рост и вели в другие направления. Но мама не ошиблась в отмеченном пути. И на важных боковых проходах, где могло возникнуть смятение, были нарисованы белые черты на стене, отражающие тускло свет червей. Эти маленькие знаки присутствия людей немного успокоили мою тревогу.

Но только немного.

И тут был ручей, что бежал вдоль тропы, порой появлялся с одной стороны, порой — с другой, порой лился посередине. Это меня беспокоило — свет от входа в пещеру угасал, и я не была уверена, что мы сможем дальше ориентироваться среди камней и воды. Но потом я поняла, что мы уже это делали — я оглянулась и не увидела дополнительного света. Источником освещения были только сияющие черви, и хотя мы с Селено спотыкались — он чаще меня — они отбрасывали достаточно света, чтобы различить силуэты в темноте.

Почти.

Глухой стук, Селено выругался от боли. Я обернулась, увидела, как он сжимает лоб над газом, ощупывает шишку, что свисала с потолка, которую я удачно избежала.

— Я думал, это мох, — сказал он. — Но это камень.

Я присмотрелась к потолку, свисающие камни были островками темноты в голубом сиянии. Я читала о них… слышала о них на лекциях по геологии.

— Натечные образования, — вспомнила я, проводы пальцами по влажному камню. — Вода приносит минералы.

— Это сталактит? Или сталагмит?

— Не помню, — учитель как-то хитро их различал, но я не помнила ту фразу.

Селено вытер мокрый лоб, прошел от первого отложения к участку, где они были у стены — в отличие от первого, что был обхватом с мою ногу, эти были тонкие, как тростинки.

— Интересно, что делает их тонкими или толсты… о!

Он задел один из тонких, и от легкого прикосновения пальца камень отломился и упал на пол прохода, разбился пополам. Я смотрела на него, ощутив вдруг сожаление.

— О, — сказал снова Селено. — Он… отрастет?

Я посмотрела на хрупкие образования. Капелька воды собралась на месте обломка. Селено поднял голову, капля затрепетала, пролетела по воздуху, блестя в тусклом голубом сиянии, и упала ему на лицо.

— Со временем, — сказала я, он вытирал воду. — Но… лучше их не трогать.

— Ага… я не буду.

Мы шли дальше. Проход выровнялся, рядом в сиянии червей блестел ручей. Вскоре тропа начала опускаться, и мы поскальзывались, пару раз упали в холодную воду. Я вскоре промокла до колен.

Мы не говорили. Я пыталась логически связать это с сосредоточенностью на пути во мраке, но в реальности одиночество пещеры давило желание говорить. Пару раз ручей утекал в скрытый канал, оставляя нас и без тихого журчания воды. И тогда тишина казалась прочным камнем, естественным состоянием этого места. Но, как те хрупкие натечные образования, мы не хотели сломаться в неподходящий момент.

К счастью, тут не было тесных проемов, как в туннеле для побега. Мне удавалось удерживать тревогу, успокаиваясь видом высокого потолка и широких стен. И все же я была напряжена, часто задерживала дыхание без причины. Тут хотя бы пахло влажным камнем, а не затхлостью, пылью или сухим деревом и потом, что высыхал на коже…

Тихий шорох и плеск. Я резко оглянулась. Селено стоял на четвереньках в ручье. Он закашлялся, встал на ноги, дрожа.

— Поскользнулся, — сказал он. — Голова закружилась.

Я постаралась просчитать время, но не было ясно, как далеко мы зашли, и сколько времени прошло.

— Может, тебе стоит поесть. Если найдем хорошее ровное место, остановимся. Как желудок?

— Терпимо. О, смотри, — он указал наверх. — Ужин.

Несколько приманок червей начали дико раскачиваться, сияющие нити обвивали обреченное насекомое. Мы смотрели, а личинка выбралась из своей подвесной койки и начала тянуть нить.

Селено задрал голову.

— Что они едят? То есть, я вижу, что оно ест насекомое, но зима, и мы под землей. Если они пытаются заманивать насекомых, а я их тут толком не видел, что они едят?

Свет был слишком слабым, чтобы понять, что за насекомое погибло в сияющей ловушке, но мне не нужно было определять это.

— Друг друга, — сказала я.

— Свой вид?

— Взрослые, когда они вылупляются из куколки, становятся добычей, — я посмотрела на насекомое, что трепетало, пока личинка тянула его к себе. — Их убивают свои.

Он посмотрел на потолок.

— Вот так жуткая ирония.

Из меня выбрался смешок, удивив нас. Я подавила его, звук отражался от камня. Селено смотрел на меня, пока я прижимала пальцы к губам.

— Что смешного?

Губы дрогнули за моими пальцами.

— Тонущие цикады.

Он опустил взгляд на место между наших ног, но я заметила, как его щеки округлились от его улыбки. Я вдруг вспомнила тот день в тени хлопковых деревьев на краю каньона, вершины были полны гудения цикад.

— Я пытался пригласить тебя на танец на Звездопаде… — начал он, словно побаивался вспоминать.

— …а я не понимала, — сказала я. — Я собирала данные для диссертации…

— …заставила меня держать флаконы, пока ты пихала бедных извивающихся существ в спирт, — он пытался подавить улыбку, а потом поднял голову. — Это повлияло на романтику предложения.

Теперь я опустила голову. В тот день наша дружба впервые подвинулась в сторону чего-то большего. Мы начали как ученики, познакомившиеся за столом в библиотеке, а потом помогали в исследованиях друг другу. Дружба расцвела по пути, а потом… в тот вечер, полный солнца и неловких осознаний, румянца и смеха, было сложно понять, что отношения росли.

Я подняла голову, его улыбка пропала, он смотрел за мое плечо.

— Мы не станцевали.

Верно. Потому что на той неделе умер его отец, и страну охватила скорбь. Официальные празднования Звездопада отменили, и дворец укутали в некрашеную ткань. Вместо платьев, музыки и танцев до начала метеоритного дождя мы с ним лежали на скамейке и смотрели из его звездной беседки, не говоря. Он плакал. Я плакала. Мы держались за руки, и, когда перестали плакать, впервые поцеловались.