Яна Левская - Раминар.

На обращение гостья ответила не сразу, еще некоторое время взгляд ее был направлен в сторону хлопнувшей двери черного входа.

- Вы ищете?..

- Да, я ищу, - перебили трактирщика.

Молчание.

Мужчина прокашлялся - н-да, всякие люди приходили к его порогу - и спросил то, что спросил бы любой на его месте:

- Так шо ж вы ищете?

- Свободную комнату дня на три-четыре, - словно очнувшись от неких занимавших все ее внимание дум, незнакомка вдруг дружелюбно и широко заулыбалась - будто вспомнила внезапно, что надо улыбаться, если хочешь расположить к себе человека. Губы растянулись, открыв верхний ряд белых и ровных зубов.

"А она не сельская девка и не бродяжка, хоч и выглядит так... хм... непрытижательно". Женщина поправила черный платок на плечах и расслабила шнуровку на кожаном тертом плаще, плотно облегавшем ее девичий стан. Олаф перевел взгляд на седые пряди в косматой черной шевелюре гостьи и снова на тонкую талию и высокую грудь. "А, может, жениться второй раз?"

- Комната на втором этажу вас устроит? - непослушные глаза все косили не туда, куда надо было.

- У меня еще с собой вещи. Во дворе телега. Найдете для нее место?

Мужчина кивнул, доставая с полки нужный ключ.

Вечер дышал пыльной усталостью притихших улиц. Слабый свет окон едва освещал стены соседних домов. Ветер колыхал растянутые под стрехами крыш веревки с бубенцами, от чего воздух наполнен был нежным перезвоном, слышались музыка и голоса. Изредка раздавался шум шагов - проходили невидимые в темноте люди. Олаф курил трубку, сидя на ступенях крыльца, медленно поднимались к крыше завитки дыма. Лицо старика осунулось от усталости, брови были угрюмо сдвинуты. "Хде этот неблагодарный ребенок? С кем он там таскается кажную ночь до самых петухов?.. Териф?.. А хто ж еще! Два сапога!.. Эх..." Отец встал, вытряхнул из трубки пепел с остатками табака и медленно вошел в дом. Стукнула и затворилась дверь.

Вдова проводила глазами Олафа и вновь уставилась в темноту ночи. Время не имеет значения. Важны только мысли, цель и ожидание. Вдалеке послышался шорох: песок и камни скрипели под подошвами ботинок. Через полминуты из-за угла вышел юноша - сын трактирщика. Шеа проследила взглядом, как он бодро взлетел по ступеням и вошел в дом. К горлу подступила тошнотворная волна. Вдова сглотнула, закрывая глаза. "Не может быть.... Хотя, почему бы и нет?"

Эрикир не мог заснуть. Необъяснимое тревожное возбуждение разлилось дрожью и слабостью по членам. Он крутился с боку на бок, но ни в одном положении не мог пролежать дольше трех минут.

"До рассвета осталось, наверное, всего пару часов", - всплыла раздражающая мысль.

Скрипнула, отвечая на движение тела, кровать.

Мимо окна порхнула птица - шелестнули крылья.

Эрикир встрепенулся и сел, тотчас нащупав ногами тапки. В горле застрял ком, и какое-то неприятное ощущение заколобродило в груди. Будто заскреблись внутри полузабытые воспоминания. Юноша мотнул головой, встряхнулся. Отделаться от витавшей на грани сознания отвратительной мысли не получилось. От пола тянуло холодом, и коготки озноба впивались в позвоночник. Эри невольно передернул плечами.

- Да что эт такое, а? - с досадой потянув на себя одеяло, он подумал о том, чтобы зажечь свет, как вдруг замер и, холодея, вслушался в ставшую вязкой, почти осязаемой тишину.

Он понял, что не так, поймал за хвост все ускользавшую от него тревожную мысль.

Он не один в комнате.

И тут Эри увидел: на столе, куда он как раз тянул руку, чтобы взять лежавшую там в кожаном чехле цержу*, сидела птица. Рябая сова. Сидела тихо, не двигаясь, не вздрагивая ни единым перышком. Можно было принять ее за статуэтку, если бы не живые круглые глаза, внимательно и вполне осмысленно разглядывавшие Эрикира. Эти глаза напоминали два агата с зелёным свечением в глубине. Ничего подобного юноша никогда не переживал. Он был объят липкой густой тишиной, спрятан от привычного для него мира. Здесь не было ничего: ни ночи, ни комнаты, ни времени. Только тело приятно покалывало изнутри неведомое ощущение: не угрожающее, не ободряющее. Отдаленно знакомое.... И сова больше не казалась совой - скорее человеком - таким умным и проницательным был ее взгляд: удивленным, любопытным, узнающим и... и не сулящим ничего хорошего. Состояние наблюдения принимало другой характер...

Она сейчас бросится", - проплыла вдалеке безразличная сонная мысль, но замороченное сознание наотрез отказывалось воспринимать её смысл. Сова распахнула крылья, отталкиваясь лапами от стола. Эрикир готов был поспорить, что в полете тело ее начало изменяться, превращаясь во что-то иное...

И вдруг все пропало. Неожиданно яркое сияние разорвало темноту, а с ней исчезла, будто хлопнула, чуждая мертвая тишина. Глаза медленно привыкали к свету, оказавшемуся всего-навсего огоньком безбожно коптящей масляной лампы в руках вошедшего в комнату человека. Наваждение прошло, но остались воспоминания о нём, залегли в глубинах сознания.

Олаф поставил лампу на стол.

- Не спишь?

Эрикир мотнул головой.

- Все хорошо?

- К... кошмар приснился.

Постепенно приходя в себя, юноша уже не был уверен, видел ли он сову в своей комнате и тянулся ли минуту назад за цержей. Может, просто померещилось? Ведь в жизни такого не бывает.... Перед глазами мелькнула картина: тело птицы, вытягивающееся в полете, перья, осыпаясь, взметнувшиеся облаком позади неё.

- Ясно. А я вот тоже... Все ворочался, да... ворочался. А потом подумал: дай, шо ли, к сыну загляну, - старик вздохнул и присел на кровать.

Какое-то время оба молчали, следя за язычком огня, порхавшим над чашей лампы, и обоим было не до сна - каждого одолевали мысли, одна не лучше другой. Угнетала и давила тишина. Хотелось то ли застонать, то ли заплакать.

"Ну и тоска зеленая в крапинку", - Олаф открыл рот, решив бросить в эту тишину, как камень в воду, что-нибудь ободряющее. Но вместо удалой прибаутки у него вырвались совсем другие слова:

- Мне не хватает твоей мамки, Эри. Я, верно, старею. Эти пустые вечера, када ты пропадаешь с друзьями... Еще седня утром я б и не подумал, шо буду говорить тебе это все... Я стал бояться одиночества и... и смерти, Эри. Не своей - вашей. Твоей и Лурга с Кританом. Я не вынесу еще одной..., - Олаф сокрушенно покачал головой, сам поражаясь тому, что сказал. И что теперь должен был делать сын, как он мог отреагировать на эту появившуюся, откуда ни возьми, тираду о смертях и потерях?

Но самому Эрикиру страхи и тревоги отца не казались в эти мгновения беспричинными. А дело все было в том, что в темноте под столом еле виднелись птичьи перья, и юноша точно знал, что они не менее реальны, чем любой предмет в этой комнате, что они не развеются к утру подобно сонному мороку. Они были на самом деле.