Елена Кутузова - Пленница Белого замка

— Это твой долг, — её голос спокоен, словно она в тысячный раз повторяет урок.

— Долг, долг… Что мне долг, если я уеду от тебя с отцом, Кэма… — злость рождается где-то глубоко-глубоко и, набрав мощь, вырывается наружу. — Я стану такой же угрюмой, как старик Гард, меня даже лошади бояться будут!

Голова дергается от звонкой пощечины. Но истерика прекращается. А матушка, словно испугавшись того, что сделала, вновь заливается слезами, лихорадочно покрывая поцелуями горящую щеку.

— Прости, прости, милая! Я не хотела! — Порыв проходит, и через мгновение на меня твердо смотрят серые, полные слез глаза. — Нельзя так говорить! Ты из Дома Орвов. Честь и Долг — все, что у нас есть. Замок рухнет, семья погибнет, и прах любимых сгниет в земле, но Долг заставит выжить и не даст безумию овладеть чувствами и сердцем. Этим мы и отличаемся от смердов, что ковыряются в грязи, боясь поднять глаза к небу. Ты поедешь в Замок. Станешь Наследницей. Ох, Улла, как бы я хотела, чтобы этого проклятого Договора не было!

В семье редко упоминают о Договоре. Его подписал Ортхех Орв, предок, и с тех пор наш род исправно отправляет своих детей в Замок-на-Скале. Теперь пришел мой черед.

Матушка не отпускает меня до завтрака, так что Кэм ждет напрасно. Встречаемся за столом. Брат сидит, нахохлившийся, как замерзший воробей. В мою сторону не смотрит. На родителей — тоже. Но я вижу — больше всего его раздражает отец. Любопытство ненадолго вытесняет страх. Что между ними происходит? И что я ему плохого сделала? Даже поздороваться нормально не желает, бурчит невнятно себе под нос и утыкается в тарелку. На его счастье, отцу все равно, доволен им сын, или нет. Он вообще редко интересуется нашими желаниями.

Зато меня сегодня окружают заботой. И отец, и матушка подкладывают на тарелку самые лакомые кусочки. Очень кстати — в моменты печали мне всегда есть хочется. Получив выволочку от родителей я обычно пробираюсь в кухню. Пряники, имбирное печенье или просто хлеб с куском ветчины помогают пережить обиду.

Жаркое из вепря в пиве с луком и перцем раскладывают в пшеничные краюхи. Я только начинаю есть, как матушка подкладывает мне кусочек запеченного каплуна с миндальной подливкой, а отец — кабаний хвост в остром соусе.

Крылышко жареной в меду дрофы я беру сама, вместе с сырным пирогом. Но едва успеваю откусить, как подают рыбу, и матушка не может удержаться — приходится есть маринованного лосося, политого пряным соусом из обжаренного сельдерея. А потом мне позволяют попробовать вино! То самое, которое берегут для особых случаев и подают только почетным гостям. Тягучее, впитавшее в себя свет солнца и аромат роз, растущих вдоль виноградника, оно оказывается неожиданно крепким. Голова кружится, и я откидываюсь на спинку кресла, забыв, что леди так сидеть не пристойно.

Строгий взгляд матушки тут же выветрил хмель из головы. Я словно наяву слышу её поучение:

— У кресла спинки нет!

Выпрямилась. Лучше потерять сознание, чем вести себя неподобающе.

Но в следующее мгновение я забываю об этом решении. Музыканты играют быструю мелодию, и в зал вкатился, стоя на большом, ярко раскрашенном шаре, скоморох. Огибает собравшихся, попутно стащив с тарелки несколько яблок, и, не замедляя движения, начал ими жонглировать. При этом успевает откусывать то от одного, то от другого, пока в руках не остаются огрызки. Их он выкидывает за спину, на тростник, устилающий пол, и делает сальто.

Я охнула, но акробат приземляется точно на свой шар и продолжает движение. А навстречу ему бегут, подпрыгивая в такт музыке, товарищи. Между ними раскручивается красная веревка. Акробата она не смущает. Прыжок, второй… Гости криками выражают одобрение мастерству. А он, закончив выступление, соскакивает на пол и склоняет колено перед столом Лорда.

Отец улыбается. Ему понравилось, и он кидает шуту серебряную монету. Она сверкает, поймав солнечный луч, и скрывается в ладони. Акробат встает, кланяется на прощание, и… ободряюще подмигивает. Мне. К счастью, никто не замечает, иначе бы с парня кожу содрали за оскорбление дочери Лорда. А мне вдруг становится так легко и весело, что хочется смеяться. Пусть меня ждет страшный Замок, это будет потом. Сегодня празднуют мое десятилетие, и никому не позволено омрачить праздник. Даже старику Гарду.

Музыканты умолкают. Слуги ставят в середине зала табурет для Анделея. Знаменитый менестрель чинно шествует к сиденью, явно наслаждаясь всеобщим восхищением. О его самолюбии ходят легенды, но за невероятно чарующий голос певцу прощается все.

Он усаживается важно, словно на престол. Не торопясь настраивает лютню. Струны томно стонут от прикосновения тонких пальцев. Убедившись, что инструмент откликается, как следует, Анделей прикрывает глаза и поет.

Зачем ему лютня? Он едва касается струн, извлекая тихие звуки. А они, на мой взгляд, только мешают, отвлекая от голоса, который манит за собой в чудесный мир. Там нет ни бед, ни боли, ни страданий. Подражая певцу, закрываю глаза, позволяя песне унести меня в волшебную стану.

Когда последний звук растворяется под сводами потолка, еще долго никто не смеет пошевелиться. Я даже дыхание задерживаю, боясь спугнуть эхо. А потом все словно проснулись. Шквал восхищенных криков, хлопки в ладоши, свист наполняют зал. Менестрель купается в восторгах, и не скрывает этого.

Пока гости обсуждают пение Анделея, слуги убирают грязную посуду. И вносят новые блюда.

На наш стол водружают большой поднос с жареным павлином. Хохолок птицы покрыт блестящей фольгой, а шею украшают две золотые цепочки. Одна, с крупными кольцами, предназначается Кэму. Вторая, более тонкой работы — мне.

Павлин — птица жесткая, и есть его особо никто не желает. Поэтому подают фазанов, украшенных собственными перьями, вареных кур, фаршированных виноградом и пироги. Самый большой ставят перед нами. Отец вручил мне и Кэму нож — один на двоих — и велит срезать верхушку. Наружу вырывается стайка жаворонков и с криком устремляется вверх, ища выход. Шутка вызывает смех, а вместо пирога с секретом подают другой, с голубятиной.

После устраивают танцы. Кэм приглашает меня, и мы впервые двигаемся по пиршественному залу наравне со взрослыми. И радуемся, что учитель без жалости гонял нас, раз за разом заставляя повторять особо сложные фигуры. А когда, запыхавшись, возвращаемся к столу, в глазах отца мелькает что-то, похожее на гордость. Восторг поднимается высокой волной, заполняя всю меня от пяток до макушки. Я забываю все горести, и даже Замок-на-Скале кажется невзаправдашним, а существующим только в страшной сказке.