Вероника Иванова - Разрушитель: И маятник качнулся… На полпути к себе. Вернуться и вернуть

— Их было много?

— О, всех и не упомнишь! Сколько было потравлено в материнских утробах — кто сосчитает?

— Вы… убивали их ещё до рождения?

— Конечно. А кому захочется умирать оттого, что Пустота пожирает изнутри? Таких смельчаков не находилось.

— Совсем?

— Совсем. Но время шло, и мы поняли: пока Сущность Разрушителя надёжно не заперта в материальном теле, нет смысла рожать детей, потому что она сильнее и оттолкнёт в сторону любого. И тогда…

— Вы решили вырастить хотя бы одного?

— Да. Одного. И тянули жребий, кому из нас умирать… — Гани невесело усмехнулась. — Мы окружили его заботой, скрывая истину от него самого, и в один из дней поплатились за это. После первого же случая Разрушения он сошёл с ума. Нам удалось его убить — тогда это было нетрудно сделать — но то, что он успел натворить, надолго отбило у нас охоту повторять попытку.

— До наступления Долгой Войны?

— Да, до её наступления. В то время мы уже не могли вмешиваться в Гобелен: только направлять умы, а не владеть телами. Нам нужен был новый Разрушитель. И он не замедлил появиться. Из боли и страха новой Обречённой. О, как она не хотела умирать! Её крики до сих пор звучат у меня в ушах… В этот раз мы действовали иначе, с самого рождения не делая тайны из способностей и возможностей, обучая и наставляя. Но он был нужен именно как орудие… и чувствовал это. Потому с радостью ушёл, как только представилась возможность. А мы… мы не смогли ему отказать.

— Потому что в противном случае он уничтожил бы вас всех?

— Конечно. Он мог это сделать. И даже хуже: был готов. Но смог укротить свою ярость и смириться со своей болью. В обмен на чужую жизнь.

— Если Нэмин’на-ари можно назвать живой.

— Ты знаешь? — Усталое удивление.

— Да.

— Откуда?

— Я… мне было видение. Я присутствовал при том последнем разговоре, когда один из драконов превратился в прах.

Гани прикрыла глаза.

— Тогда мои объяснения излишни… После смерти этого Разрушителя я не могла больше оставаться в своём Доме. Я, так и не обзаведшаяся наследниками, до ужаса боялась иметь детей. Жить в страхе и ожидании смерти невозможно. И я отказалась от своей Сути. Выбрала одну из молодых рас и растворилась в ней. Боги приняли мою жертву. И теперь у меня не один ребёнок, а… целый народ.

Она произнесла это как настоящая мать. Гордо и с бесконечной нежностью. Так, что я почувствовал острую зависть. К целому народу, у которого есть такая защитница.

— Они называют меня Г’ханиш Гаар’д-нэф.

— «Мудрая женщина, которая знает очень много и ещё чуть-чуть»? Так и есть.

— Большие знания — большие беды, — вздохнула Гани.

— И нехватка знаний — тоже беда… Спасибо, что рассказали. Подозреваю, что некоторые детали упущены, но я не в обиде. И этого хватит с лихвой.

— Чтобы принять решение? — сочувственный взгляд из-под тяжёлых надбровных дуг.

— Чтобы не жалеть о сделанном выборе. Но почему такое странное приветствие?

— В первые годы жизни здесь я рассказала одному старому гройгу свою историю. То есть не свою, а историю Разрушителя. И знаешь, что услышала в ответ?

— Догадываюсь.

— Старик хотел сказать этим, что каждый независимо от того, обладает ли могуществом или же слаб и беспомощен, должен принимать свою судьбу с честью. И нет ничего постыдного и ужасного в том, чтобы примириться с обстоятельствами. Всё лучше, чем воевать…

— Он был очень умным гройгом.

— О да! И очень весёлым. Потому что потом подмигнул мне, добавляя: «Но некоторые пути мы чертим сами. Иногда даже назло себе!»

Я улыбнулся. Надеюсь, не слишком грустно. Было бы жаль напоследок расстраивать эту добрую женщину.

Найо вышли из пелены тумана и остановились чуть поодаль, всем своим видом выражая ожидание.

— Мне пора.

— Можно было бы пожелать тебе «счастливого пути», но я поступлю иначе. — Гани встала, отряхнула широкую юбку, выпрямилась, расправляя плечи, и сказала тихо и просто: — Да грядёт Разрушитель по начертанному пути.

Я поднялся следом, посмотрел в тёплые, странно поблёскивающие глаза и ответил:

— Да грядёт.

Она качнула головой и ушла. А я окликнул своих стражей:

— Поправили здоровье?

— Как приказали.

— Как пожелали.

— Готовы к маленькому путешествию?

— И не только к маленькому.

— И не только к путешествию.

— Тогда отправляйтесь домой. Да не забудьте захватить меня.

Бросаю последний взгляд на каменные стены, которые оказались уютнее, чем самый роскошный дворец. Жаль, что вернуться не получится. Но думаю, Гани поймёт и одобрит моё решение. А остальные… Их дело. Что хотели, то и получат. И пусть только попробуют быть недовольными!

Пора на покой, драгоценная.

«Но он не будет долгим?»

Не будет. Мне вообще не дают отдыхать. Споёшь колыбельную?

«Если хочешь…»

Красивую и добрую?

«Других не знаю…»

И она начинает петь, закутывая меня в слои Савана, как мать, пеленающая ребёнка. С привычной любовью, временами бывающей чересчур суровой. Но ведь всем известно, что только по-настоящему любящее сердце может быть строгим к предмету своей любви…

Меня не беспокоили, и за это я был искренне благодарен. Всем без исключения. Саван плавно перетёк в крепкий сон, и, когда мои глаза открылись, мне не нужны были дополнительные средства, чтобы почувствовать себя хорошо. Ну относительно хорошо, конечно, потому что ничего по-настоящему «хорошего» в сложившихся обстоятельствах нет.

О чём мечтает в детстве каждый мальчишка? Нет, не о деревянном мече и лошадке. Он мечтает стать героем и спасти мир. Или наоборот? Точно, сначала надо спасти мир, а потом тебя объявят самым смелым и самым умным среди таких же олухов… Нет, я не шучу. Какие тут шутки? И смеяться не над чем. Когда уши, хорошо знающие только холодные и сухие пальцы наставника, восторженно внимают песнопениям охрипших с перепоя менестрелей, юный разум никак не желает понять самую простую из истин: легенды рождаются из праха героев, а не иначе.

То есть жил-был человек (гном, эльф — по вашему выбору), к звёздам с небес тяготения не испытывал, животных обижал в меру (шпорами бока лошади раскровенить — какая ж тут обида?), тискал соседских девушек на соседском же сеновале, да и вообще не тужил. Помимо прочего, любил помахать железной палкой-ковырялкой, в просторечии именуемой «меч» (также сойдёт топор, дубина, оглобля и любое увесистое орудие нелёгкого душегубского труда). А может, магией баловался — без разницы. И однажды случилось… Ага. Страшное. То ли посевы потравили, то ли скот поморили, то ли ещё какая напасть приключилась, и надо что-то делать, поскольку оставлять как есть нельзя. Сразу же выясняется, что желающих рисковать шкурой поблизости не водится. О, причин сколько угодно и на любой вкус: и семеро по лавкам, и немощь телесная, и несовместимость насилия с мировоззрением, и… Да мало ли отговорок можно придумать? В общем, некому идти с ворогом разбираться. Да и у героя будущего ни хотения, ни чего другого нет. А есть только маленький домашний зверёк, который до поры до времени мирно спит где-то в межреберье. Совестью называется. И начинает вдруг этот самый зверёк зубки показывать. Да так настырно показывает, что невмоготу терпеть. И начинает парень думать: что ж на сердце-то так паскудно? Тысячу и одно оправдание придумал, а не помогает. Вот тогда и приходится ему приниматься за работу. А дальше как повезёт: либо на поле боя сгниёшь, либо овеянный славой домой возвратишься. Но песню о тебе сложат. Только в ней не будет сказано, что герой совершал свои подвиги только потому, что кто-то должен был оторвать задницу от скамьи и засучить рукава…