Сара Пинборо - Дом смерти

До Тома доходит за полдником. Чтобы отправить еду в рот, Уилл держит вилку не в пальцах, а в кулаке. Впрочем, никто из нас толком не ест.

— Какого черта? — цедит Том. — Ты заболел?

Мы все награждаем его сердитыми взглядами.

— Ерунда, — говорит Клара. — Он выздоровеет.

Том смотрит на меня, и я понимаю: он не верит, что Уилл поправится, и находит подтверждение этому в моих глазах. Элеонора поглядывает по очереди на всех за столом, пытаясь отыскать правду между детьми и «взрослыми». Нам всем трудно ждать, когда закончится полдник. Луис непрерывно болтает. Говорит о снеговике и заваливает Элеонору вопросами про Нарнию из книжки, которую уничтожил Джейк. В конце концов Элеонора обещает потом рассказать, чем закончилась история. Все это время я так стискиваю зубы, что ноют челюсти. А от слез болит голова. Хочу, чтобы поскорее наступила ночь. Хочу перебраться за стену и бежать, бежать, бежать, пока не упаду от усталости.

Хуже всего то, что я вижу, как на нас смотрят из-за других столов. Мы выучились быть акулами, которые чуют запах крови. Стол четвертой спальни стал местной диковинкой. Как будто мы все прокаженные. Неуклюжесть Уилла и его готовность расплакаться в любую секунду заметили все, и началось гротескное шоу уродцев. Сколько это продлится? Когда заметят медсестры? Слава яйцам, это он, а не я. Должно быть, именно так думал Джейк, когда заболел Эллори. Но мы в четвертой спальне не такие. Мы своих не бросаем. Мы выше этого, а Уилл по-прежнему один из нас.

Перед отбоем Эшли спрашивает Уилла, не хочет ли он прийти завтра в церковь. От этих слов Уилл снова отчаянно плачет. Худые плечи сутулятся под пижамой и трясутся от рыданий.

— Заткнись, на хрен, — рычит на Эшли Том. — С ним все в порядке.

— Я же не о здоровье говорю, — возражает «преподобный». — Он расстроен и напуган. В церкви ему помогут успокоиться. Вот и все. Только успокоиться.

Луис в ванной, а я лежу на кровати и не нахожу в себе сил спорить, зато Том от подавленного гнева трещит по швам.

— Ты ублюдок с замашками покровителя. Навозный жук, питающийся всем этим дерьмом через чистоплюйские псалмы и дурацкие молитвы. Ходишь тут, как Иисус! Если сам не заткнешься, я тебе столько зубов повыбиваю, что ты сам в лазарет запросишься. Ты паразит. Букашка. Ничтожество!

Говоря все это, Том постепенно подходит все ближе и уже нависает над Эшли, а тот скукоживается и пятится. Впервые вижу, что Эшли нервничает, и мне это доставляет удовольствие.

— Я всего лишь хочу помочь, — пугливо бормочет он. — Только помочь.

— Заткнитесь уже! — устало ворчит Уилл. — Все — заткнитесь! Голова болит.

Он опять плачет, и все мы слышим тихие испуганные всхлипы из-под одеяла. От этих звуков печет глаза и скручивает живот. Я хочу хоть как-то все уладить, но не могу. И ненавижу себя за то, что хочу, чтобы все это прекратилось. Чтобы Уилл перестал плакать. Чтобы из-за него я не думал о той же судьбе, которая настигнет меня не в таком уж далеком будущем. В конце концов Луис встает со своей постели и залезает к Уиллу. Нашептывает ему сказки, чтобы хоть как-то отвлечь.

Дождаться не могу, когда на них подействует снотворное. Мне нужен мир и покой. Мне нужна Клара.

К полудню снег начал таять, но потом температура снова упала, и снег превратился в твердую корку льда. Однако мы все равно идем за стену. Чувствуем, что должны пойти. К бухте шагаем так быстро, как только можем, а потом тихонько прокрадываемся на причал. Почти не разговариваем, но крепко держимся за руки. Мы оба стараемся хоть на время забыть о доме, но не получается. Я знаю, Клара думает об Уилле, потому что я тоже о нем думаю. О нем, о медсестре, о Хозяйке. Теперь я точно знаю: все изменилось. Нужно сосредоточиться на побеге. Может быть, сбежать от того, что внутри нас, мы и не сможем, но уж точно сможем сбежать из этого сраного места.

За все время мы ни разу не улыбнулись. Мышцы во всем теле горят, пока мы со всей осторожностью спускаемся в гребную лодку. Надо узнать, выдержит ли она двух человек. Дерево скрипит, но держится. А сидеть в лодке все равно что сидеть на куске льда. Клара оглядывается по сторонам и смотрит туда, куда скоро причалит катер с продуктами.

— Нужно убедиться, что мы сумеем догрести до того места, если отвяжем лодку, — тихо говорит Клара. — Если придется, будем грести руками.

— Не проблема, — фыркаю я. — Останется только залезть на катер, и до свидания.

— Это если будет возможность забраться наверх по борту. А если не будет, рискнем попасть на катер прямо с причала, пока грузовик будет у дома.

— Уже не могу дождаться, — говорю я.

От холода весь дрожу и слышу, как стучат зубы. Непроглядное черное море вокруг кажется тягучей нефтью. Над водой гуляет резкий пронизывающий ветер. Ужасно хочется оказаться у теплого дружелюбного океана, о котором мы столько говорили.

— Достань мне пару шпилек. Завтра ночью попробую вломиться в кабинет Хозяйки. Может, у нее где-то есть расписание для грузовика. — Что ж, это почти правда.

Мы сидим друг напротив друга, чтобы не раскачивать хрупкое, видавшее виды суденышко. Больше всего на свете мне сейчас хочется обнять Клару.

Она смотрит в небо.

— Вот бы снова появились огни!

Однако над горизонтом виднеется только розовая дымка. Долго я на нее не смотрю. Она напоминает о следах на ногах Уилла. О самом Уилле, медсестре и Хозяйке.

— Я все думаю о «витаминах», — нарушаю я затянувшуюся тишину. — Может, в них есть что-то такое, от чего все ускоряется?

Клара смотрит мне в глаза. Она совсем не дрожит. Поражаюсь, как ей может быть не холодно. Впрочем, в Кларе меня поражает все. Она — моя загадка, королева русалок.

— Думаешь? — Ее голос звучит выше — из-за надежды. Она волнуется не меньше меня, но лучше это скрывает.

— Не знаю. Это просто мысли.

После нашей медсестры никакие действия Хозяйки меня уже не удивят. Мысль о том, что от таблеток дефективность ускоряется, ничем не хуже других. Может быть, даже лучше. Для нас. Мы-то таблетки не пьем. Может, у нас впереди годы, а не считанные месяцы.

— Когда в последний раз дефективные на самом деле менялись? — спрашивает Клара.

— Не знаю. Лет сто назад. Может, восемьдесят.

Я и правда не знаю. В любом случае это было давно. Анализы проводились уже тогда, когда моя бабушка была маленькой. А значит, трансформации случались еще раньше. В те времена дефективных было намного больше.

— Я вот даже не знаю, во что мы должны превратиться. У кого-то в школе был старый фильм ужасов на эту тему. С тех времен, когда такие фильмы еще не запретили. Но я его так и не посмотрела.

Я смотрю на чернильную воду.

— Во что бы мы ни превратились, ничего хорошего в этом нет. Самими собой мы уже точно не будем.