Сара Пинборо - Дом смерти

Я босиком и в тоненькой пижаме. Ноги от холодного деревянного пола замерзли, но я все еще всерьез думаю о том, чтобы сбежать прямо по снегу. Если я начну драться с медсестрами и наделаю шума, Клара проснется? Меня переполняет свежий, еще не знакомый страх. Представить не могу, что больше не увижу Клару. Что она встанет утром и поймет, что меня стерли из дома, как будто меня и не было. Бесит одна только мысль: мы даже не попрощались, как следует. Не сказали друг другу банальных «спокойной ночи» или «еще увидимся». Сейчас я и не помню, как она выглядела в нашу последнюю встречу. Я ведь не знал, что вижу ее в последний раз. Не впитал ее образ и сам этот момент. Ужасно хочется повернуть часы вспять. Остановить время. Выиграть еще хоть несколько минут. Всего несколько минут!

Вжимаясь в стену, я тону в головокружительной и липкой от пота панике и не сразу осознаю, что лифт остановился, причем не на моем этаже. Сверху слышны шаги, и на меня резко, одной мощной волной накатывает облегчение, от которого я весь дрожу. Сегодня пришли не за мной. Не за мной…

В доме тихо, но сквозь гул в ушах я не слышу скрипа колес. Видимо, медсестры из лазарета ушли дальше по коридору. Но почему? Большинство занятых спален возле центральной лестницы. Так куда же идут медсестры?

Чем дальше от окон, тем чернее и непрогляднее кажется ночь. Очень осторожно я крадусь вверх по ступенькам, чтобы не разбудить старое дерево и не вынудить его возмущенно ворчать под моим весом. Бешено бьется сердце, но я все же наклоняюсь над изгибом перил и заглядываю наверх. Никого не вижу, зато навостренные уши улавливают щелчок двери в конце тонущего во мраке коридора. Там только церковь и крыло медсестер. Зачем кому-то из лазарета идти в комнаты медсестер?

Шуршание ног становится громче. Я бесшумно спускаюсь ниже и врастаю в ступеньки, не обращая внимания на то, как твердые края врезаются в кости. Надеюсь, вниз никто не посмотрит. Я должен увидеть, что происходит.

Мимо проезжает кровать. Точнее даже не кровать вроде наших, а скорее каталка с хорошо смазанными колесиками. Ее везут два ангела смерти. Обыкновенная медсестра и силуэт, который невозможно не узнать. Хозяйка. От одного только ее вида я машинально соскальзываю на ступеньку ниже. Хозяйка не похожа на остальных медсестер. Она видит все. Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, кого они везут к лифту. Фигура неподвижна, но в ней угадывается женщина. С края каталки шелковой паутиной свисают светло-рыжие волосы.

В детстве бабушка читала мне книжку про паутину. Хорошая была книжка.

«Не нужно волноваться… Если не вы, то я».

Я смотрю и не верю собственным глазам. Меня снова тошнит. Не хочу больше смотреть. Ничего не хочу видеть.

— Видимо, она переборщила со снотворным, — говорит Хозяйка.

— Ее нашла я, — отзывается медсестра, которая идет с ней. По голосу, видимо, молодая. К тому же, кажется, она в шоке. Почти как настоящий человек. — Не понимаю только, зачем ей это.

— Должно быть, ее профпригодность оценили некорректно. — Голос Хозяйки звучит мягко, но все равно в нем нет ни намека на эмоции. — В последние несколько дней ее поведение было нестабильно. Я надеялась, она уедет с остальными домой.

Двери лифта раздвигаются, и каталку закатывают внутрь.

— Я свяжусь с Министерством и сообщу о случившемся, — добавляет Хозяйка, входя в лифт. — А вы отдохните. Ни от кого из нас уже ничего не зависит.

Прежде чем лифт вновь оживает, мне удается рассмотреть ее лицо. Холодное, непоколебимое, пустое. Как мертвое, но бьющееся сердце зверя по имени Лазарет.

Дождавшись, когда медсестра уйдет в свое крыло, я бегу вниз к себе в спальню и сворачиваюсь на кровати в клубок, как Клара. Только клубок в моем исполнении злой и испуганный. Лифт затихает, и я жмурюсь, заставляя себя уснуть. Однако сон все не идет. Во рту привкус металла, в животе тяжесть. Наша медсестра исчезла в лазарете. Уверен, это как-то связано со мной и Луисом. С результатами наших анализов. С той ссорой, которая произошла у нее с Хозяйкой. Может быть, ее чем-то накачали за ужином? Подмешали снотворное в какао? Или в стакан вина? Зуб даю, все это организовала Хозяйка. Но почему? Мозг переполняют жуткие мысли, рожденные из сгустка в животе. С нами все совсем не так. Нас забирают из дома, потому что мы дефективные. Что бы с нами ни делали, это не имеет значения. Мы порченный товар. Но наша медсестра была здоровой. Нормальной. И все же она исчезла в лазарете, а оттуда не возвращаются. Я думаю о ней и пытаюсь вспомнить ее лицо. Думаю о плакатах на стенах в церкви, об именах, написанных на бумажках. У нашей медсестры даже этого не будет.

Я знаю, что больше ее не увижу. Пусть Хозяйка провернула это втихаря, все равно это убийство. Мы приехали сюда умирать, а медсестры — нет. Буквально чувствую, как меня зовет кабинет внизу. Надеюсь, что когда вломлюсь туда, сумею найти имя нашей медсестры. Не для того, чтобы повесить бумажку на стене в церкви, конечно. Все это пыль. Пройдет год или два, и не останется никого, кто помнил бы имена на плакатах. Но за пределами дома все иначе. Мне нужно знать имя медсестры, потому что мы с Кларой сбежим. Я прокричу это имя всему миру в каждой газете. Чтобы услышали, узнали родные нашей медсестры. Не может быть так, чтобы о нас все забыли. Не может, и все тут.

Что с ней делают там, наверху? Пытаются спасти или просто бросили умирать? А может быть, она уже была мертва на той каталке.

Я думаю о Генри, Эллори и обо всех остальных. О себе, Луисе и Уилле, о Томе, Джейке и Кларе. Наверное, я их всех хоть капельку, но люблю. Даже тех, с кем вообще не разговариваю. Думаю о лифте, о том, как тихо ночью, и об одиночестве.

Я плачу и не могу остановиться.

Впервые они поехали с родителями в Корнуолл, когда Тоби было пять. И выбрали не фешенебельный отель с переполненными пляжами, а маленький домик в старой деревушке, далеко от берега. Домик наверняка стоил маме с папой целое состояние, но они даже не заикнулись о цене. Они пили чай с вареньем, плавали в бассейне и исследовали маленькую бухту неподалеку. Туда почти никто не ходил, потому что большинство отдыхающих валялось вплотную на пляжном песке, стараясь высосать максимум из двухнедельной летней свободы.

Родители смеялись и искали крабов вместе с Тоби, шлепая босыми ногами по краю прибоя. А когда впервые взяли его в бухту, он плакал от страха. Сам надул нарукавники для плаванья так сильно, что они беспощадно сдавливали руки, но все равно перед бескрайней гладью моря казалось, что одних нарукавников мало.

Не то что в бассейне. Море пугало Тоби. Даже за горизонтом оно не кончалось. Тоби представить себе не мог, что что-то может быть таким большим и бесконечным, как море. В бассейне он боялся утонуть даже с нарукавниками, если не будет отчаянно плескаться и барахтаться. А в море… он боялся, что его отнесет течением в открытые воды, где он останется посреди темных волн один навсегда.