Кристина Выборнова - Король и спасительница

— Соня, где ты спала все это время?

— На столе, — вздохнула я.

— Зачем? Я сделал спальные места для всех.

— Я просто устала, не поглядела, куда ложусь. А теперь поглядела, и вот…

— Где твои спальные места-то, покажи! — сказала Натка, усмехаясь.

— Да, а то мы с ней не можем спать на одной кровати, — добавила я. Король кивнул:

— Конечно, ведь она тебе не ровня…

— Нет, — прервала его я, — она храпит и лягается. Пошли скорее и найди мне кровать, спать охота!

Король, нелюбезно на нас поглядывая, вылез из недр кровати. Он тоже оказался босиком, в домашнем костюме моего папы. Шлепая по мрамору уже шестью босыми ногами, мы отправились на экскурсию по залу. Дойдя до кровати, на которой спала Натка, Лид остановился и недоуменно поглядел на меня.

— Вот кровать для тебя, Соня. Не понимаю, почему ты не могла ее отыскать сама… — он умолк, но на лице его я прочла продолжение фразы: «а вместо этого подняла меня в чертову рань со своими глупостями».

— Прекрасно, — фыркнула Натка, — положим, эта кровать Сонькина, но проблема осталась: где тогда должна спать я?!

— Вот здесь, — снова удивился Лид и указал на тот самый большой собачий коврик, что валялся возле стола. Натка разинула рот, потом хлопнула себя по коленям и начала громко ржать. Собор, в который превратилась наша палатка, ответил ей громоподобным эхом. Лид поморщился, поднес руки к ушам, но на полпути остановил их и, глянув на меня, спросил:

— Ты что?

— Ничего!!! — рявкнула я вместе с палаткой-собором. — Только ты мне уже надоел!!! Сворачивай этот коврик и канай отсюда в свою страну!! И заколдовывай там кого хочешь, потому что мне не жалко людей, которые выращивают у себя таких королей!!!

— Это не коврик, — заспорил Лид, потихоньку отступая от меня, — это циновка, на ней спят все наши простолюдины, и никто так не кричит.

— Да уж, по ней похоже, что на ней поспали все ваши простолюдины, — сквозь смех выдавила Натка. Я же продолжала кричать:

— Циновка?! Так вы там все еще и китайцы??! Вот и спи сам на этом коврике, а нам кровати нужны! Обоим!

— Ты хотела сказать обеим?!

— Ты меня еще и поправлять будешь?! — завизжала я. Собор возвратил визг в десятикратном усилении. Лид, видимо, чтобы перекричать его, тоже несколько повысил голос:

— Конечно, я имею право исправлять недочеты твоего воспитания и образования, как равный тебе!

— Это тогда будет не равный, а высший! — крикнула я.

— Выше некуда! — гаркнул в ответ Лид.

— Ребята, кончайте, а то я умру со смеху, — простонала Натка. Я замолчала, не потому, правда, что послушалась ее, а потому, что выдохлась, хотя и злилась по-прежнему, и мне все еще очень хотелось спать. Король же вдруг смерил нас обоих, то есть обеих, таким взглядом, что у меня прямо-таки сердце ушло в пятки, и я поняла, что испытывали заколдовываемые им жертвы. Вот с чего я взяла, что он безопасен, ведь он сам мне неоднократно доказывал, что это вовсе не так! Ну и что, что я его спасительница, мама мне недаром говорила, что я даже святого доведу, а уж привыкшего к поддакиванию и беспрекословному повиновению короля — и подавно!

Лид медленно поднял руку, а у меня подкосились ноги, и я вцепилась в Натку, в вялой и бесполезной попытке спрятаться за нее. И тут раздался оглушительный щелчок, и по гладкому полу во мгновение ока расползлась сеть уродливых трещин. А в их эпицентре из мрамора начало что-то вылезать. Мы с Наткой выпучили глаза, а король вдруг развернулся и, не дожидаясь, пока непонятная штуковина окончательно вылезет, направился обратно к своему ложу, по дороге оскорбленно бросив через плечо:

— Высокородным должна быть присуща сдержанность, и чтобы сообщить о своем неудовольствии, не обязательно выбирать самое неурочное время.

— А я не заметила, где спала, я устала! — крикнула я ему вслед из остатков гонора, но он, не среагировав, скрылся за своим балдахином. А нечто, все это время со скрипом растущее из пола, тем временем расти прекратило и неожиданно оказалось огромной кроватью из серого камня.

— Кровать… — нерешительно констатировала подруга и добавила:

— Кажись, он сильно разозлился.

Я была того же мнения, поскольку нововыращенная кровать каким-то образом отражала всю степень Лидового недовольства: она была шершавой, грубой квадратной формы, будто ее тесали топором. Высокие спинки украшали барельефы в виде смухорченных звериных физиономий, а балдахин был черным.

Мы осторожно подошли к адскому ложу и еще более осторожно пощупали его.

— Мда, — сказала Натка, как самая решительная отдергивая балдахин, — ух ты, гляди, Сонь, а бельишко-то все-таки не черное!

— Ну да, — отозвалась я без энтузиазма.

Белье было холодного пепельно-серого цвета, будто саван привидения. На многочисленных подушках по серой поверхности еще было вышито черными нитками что-то неприятное: то ли морды, то ли кости.

— Господи прости, — пробормотала подруга, — ну, будешь тут спать?

— Еще чего! Это, между прочим, для тебя наколдовали, — попятилась я. Натка нахмурилась и почесала в растрепанной голове.

— Знаешь чего, Сонь… Я, конечно, понимаю, что у нашего величества юморок такой, но давай лучше вместе на той кровати поспим. Я с краю лягу, честное слово.

— Давай! — обрадовалась я. Мы теперь уже дружно попятились от кровати, которая зловеще колыхала черными занавесями, и устроились вполне уютно и с комфортом, потому что места действительно оказалось полно.

— Эх, Сонька, — прошептала Натка, взбивая третью подушку, чтобы придать более удобное положение голове, — затянули мы что-то с возвращением нашего величества в его мир, а надо этим заняться. Ты посмотри, ты его сегодня прямым текстом к себе послала, а он не пошел. Щас как выйдет из повиновения… Ну ладно, вернемся, тогда подумаем, — докончила она, закрывая глаза, и сладко засопела. Я повернулась на другой бок, чтобы не видеть черной кровати, и, что удивительно, тоже заснула почти мгновенно.

Разбудила меня Натка, потряся за плечо:

— Эй, вставай, Соня-засоня! Завтрак проспишь. Его величество уже чего-то там наколдовало и лопает.

Я сладко потянулась и бросила взгляд в одно из окон. Теперь явно было около двенадцати часов. Я чувствовала себя выспавшейся, полной сил и очень благодушной — от истеричной злости, которая одолевала меня ранним утром, не осталось и следа. Во мне даже появилась тень сожаления, что я так вопила на Лида.

Упомянутый Лид расселся за тем самым столом, на котором я проспала первую половину ночи, и принимал какую-то сложную трапезу. Взгляд, которым он наградил меня, был, конечно, не слишком благосклонным, но хотя бы не таким бешеным: видимо, и на него сон повлиял благотворно. Сдержанно поприветствовав нас, он по уже утвердившейся традиции предложил мне на пробу свою еду, а я по традиции отказалась, пробурчав «у нас бутерброды».