Марина Дяченко - Преемник

Он искал долго; кот-мышелов явился из темноты, чтобы потереться носом о мою юбку.

Якон появился чуть не в слезах:

– Нету… Госпожа Тория… Она берет иногда… в кабинет… декана…

– Пошли в кабинет, – сказала я спокойно. Он чуть не упал:

– Да ты… Нельзя!! Туда только госпожа Тория… только при ней… ам заперто, нельзя!

Я скрипнула зубами. Похоже, все мои старания напрасны – остается чмокнуть в щечку лекарского сына, чтобы не так сильно, несчастный, переживал…

Я подняла подсвечник над головой – чтобы осветилось побольше, чтобы бросить последний взгляд на это книжное великолепие…

Она стояла у меня над головой. Поблескивал золотом тисненый корешок. Только руку протяни.

Я протянула.

Луаян. «О магах… Жизнеописания великих, которые…» – Она? – спросила я у Якона.

Тот сглотнул слюну. Затравленно кивнул.

Книга была тяжелая. Она была неподобающе новая – каких-то пару десятков лет… Переплет еще пах кожей.

Свет двух витых свечей упал на гладкие, не успевшие пожелтеть страницы. Содержание книги; у меня захватило дух.

Какие имена. Их звук уже был полон магии – Бальтазарр Эст… Ларт Легиар… Орлан-отшельник… Руал Ильмарранен по кличке Марран, именуемый в дальнейшем Привратник…

Я почему-то вздрогнула. Может быть потому, что Руал – это как бы Луар наизнанку. Бывает же…

Якон постанывал у меня за спиной. Вернее, уже не постанывал, а скулил – тонко и безнадежно.

Я перевернула страницу назад, к началу книги. Меня трясло все сильнее – вот он, Первый Прорицатель… Какая-то немыслимая древность… А рядом…

Я тихо охнула. Рядом – «Старец Лаш, великий и безумный»…

Ладони мои вспотели. Осторожно, чтобы, упаси небо, не повредить ни странички, я принялась искать главу о великом и безумном старце. Таких совпадений не бывает – какое отношение безумный старец может иметь к Священному Привидению Лаш, которому поклонялся целый орден служителей, двадцать лет назад который наслал на живущих Мор, орден, из которого происходил отец Луара Фагирра…

Какая это была книга. В каждую страницу хотелось впиться и читать не отрываясь – но нельзя, нет времени, где глава о Лаш…

Якон закричал, как заяц. В библиотеке стало светлее; я не обратила бы внимания, но Якон не умолкал, лебезя, желая закрыть книгу своей спиной – закрыть от кого-то, стоящего в дверях:

– А… Нет… Это… Она… сама…

Пес, подумала я злобно. Плевать мне на сторожа и плевать мне на Якона – я унесу эту книгу, украду, она мне нужна… Если потребуется, я буду за нее драться.

– Нет… Я… не я… – причитал лекарский сын. Я сжала зубы и с ледяным лицом обернулась.

Держа подсвечник с такими же, как у меня, двумя витыми свечами, в дверях стояла госпожа Тория Солль, и красивое лицо ее было маской ярости.

Всю мою решительность и злость будто прихлопнули мокрым мешком. Наверное, когда госпожа Тория лупила канделябром по лицу своего сына, у нее было похожее выражение глаз. Таким взглядом убивают.

– Любезная комедиантка любопытна? – осведомилась Луарова мать. Она говорила тихо – и в шелестящем голосе ее мне послышался звук скользящей по камню змеиной чешуи. – Любезная комедиантка решила, что театр ее безграничен?

Конечно, она меня узнала. Конечно, с моим обликом в ее памяти вязалось жуткое воспоминание о Луаре, капюшоне Лаш и прозрении Эгерта Солля.

– Она… – прохрипел Якон – и был безжалостно сметен с дороги. Тория шагнула ко мне, и глаза ее горели, как два ледяных огня:

– Что тебе здесь надо, дрянь?!

Оскорбление, будто шлепок по щеке, вернуло мне утраченные было силы. Я выпрямилась:

– С какой стати госпожа считает себя вправе…

Зрачки ее расширились. Она увидела на столе за моей спиной раскрытое Луаяново сочинение.

– Ах ты…

Меня отшвырнули прочь, словно котенка. Тория захлопнула книгу, язычки свечей заплясали, едва не погаснув; с тяжелым томом наперевес, будто желая меня ударить, Тория Солль слепо двинулась вперед, загоняя меня в угол между полками:

– Как. Ты. Посмела.

– Он разрешил мне! – крикнула я в перекошенное яростью лицо. – Луар разрешил мне, он имеет право, это его книга тоже!

От имени сына она зашаталась, как от пощечины. Остановилась; снова двинулась на меня:

– Я. Отучу тебя. Забираться в щели. Ползучая тварь.

В жизни меня обзывали по-всякому – я научилась пропускать оскорбления мимо ушей. Но теперь мне сделалось больно до слез.

– Я – тварь? – крикнула я сквозь эти непрошеные, унижающие меня слезы. – Я от своего сына не отрекалась!

Она схватилась рукой за грудь. И сразу же – другой рукой за стеллаж, чтобы не упасть. Ее взгляд бессильно скользнул по мне, как коготь по стеклу. Я испугалась.

– Ты… – выдохнула она.

Я всхлипнула:

– А что… Он… В чем он-то виноват? Он что, не любил вас, как мать? Он что, не верил вам? Он что, отвечает за…

Я осеклась. Нельзя было этого говорить. Нет.

Шаря, как слепая, она повернулась ко мне спиной. Придерживаясь за полки, отошла к столу – сгорбленная, шаркающая, старуха. Взяла подсвечник и побрела к выходу; забытый Якон плакал в каком-то углу. Я подумала о нем равнодушно, как о чужой вещи.

В его комнате было непривычно, неестественно чисто. Далла убирает каждый день… Да и некому мять постель, марать половицы и разбрасывать где попало вещи и книги.

Тория постояла на пороге, не решаясь войти. В детстве она вот так же боялась войти в комнату, где лежала ее мертвая мать…

Тихо и чисто. Как при покойнике.

Комната ее мертвого сына.

Она закрыла дверь, так и не переступив порога. Луар…

Имя обожгло, как кнут.

Ночью она проснулась оттого, что посреди комнаты кто-то стоял молчаливый и холодный, как отражение в толще льда.

– Уйди, – взмолилась она, натягивая на голову одеяло, – уйди… Что… За что…

Тогда, в подземелье, она тоже плакала и спрашивала, за что. Он объяснял, не жалея времени, что чудовищное преступление должно быть покарано… Наслать Мор – чудовищное преступление, не так ли?.. Она умоляла – но ведь не я… Я не виновата… И он объяснял, понимающе кивая: наказывают не обязательно виноватых. Жертва должна быть невиновна иначе какая она жертва?..

Да, еще он хотел знать, где медальон… Очень хотел знать; Тория сказала бы, чтобы прервать мучения – но в шоке и боли позабыла…

Посреди комнаты уже никого не было. Только запах горелого мяса. Отвратительный запах.

…Руки, привязанные ремнями к деревянной скамье. Насладившись ее стонами, он ослабил ремни, стягивающие ее щиколотки… Снял вовсе… Она хотела ударить его ногами – но сил не было, она лишь жалко дернулась, и тогда руки в перчатках развели ей колени…

В перчатках? разве он был в перчатках? Она же вспоминала отвратительно-теплое, бескостное прикосновение голых ладоней…