Марина Дяченко - Скрут

– Мама… Не удержала…

Безголовая курица била крыльями, не умея взлететь.

Родня была большая, однако родителей Тиар давно не было в живых. Нынешний глава семьи, мрачный старик в редкой, какой-то пегой бороденке, терпел его вопросы недолго:

– Иди-ка… Не знаем мы… У соседей вон спрашивай…

Имя Тиар было по какой-то причине ему неприятно. Прочие родичи а Игар так и не понял до конца, кем они приходятся друг другу и кто они по отношению к Тиар – рады были помочь, но почти ничего не знали.

Женщина, резавшая кур, приходилась Тиар родной сестрой. Когда десятилетнюю Тиар увезли из родного дома, сестре ее исполнилось тринадцать; Игар видел, как в какую-то секунду жесткие глаза ее увлажнились, а рука сама собой принялась теребить деревянное ожерелье на шее. Девочка, ее дочь, упустившая курицу, оказалась удивительно глупой для своих лет; впрочем, она-то уж точно не помнила Тиар. Не могла помнить.

Какой-то лысоватый крепыш с испитым добродушным лицом говорил о Тиар много и охотно – она-де и умница была, умнехонькая такая девочка, и добрая, кошки не обидит, и работящая… Забывшись, он говорил о Тиар как о девице лет семнадцати, но, когда женщина с украшение на шее одернула его, ничуть не смутился.

Игар уже уходил, изгоняемый стариком; непонятное побуждение заставило его обернуться от ворот.

В настежь распахнутых дверях стояла Тиар. Девочка лет девяти-десяти – в домотканом платьице до пят и таким же, как у женщины, деревянным ожерельем на тонкой шее. Волосы девочки были не заплетены и лежали на узких плечах – темные с медным отливом. Девочка нерешительно, как-то даже испуганно улыбнулась Игару.

Закрылась тяжелая дверь.

Илаза чуть передохнула. Искоса глянула на высокое солнце, прищурилась и замотала головой. Волосы лезли в лицо; лоб покрыт был потом, и то и дело приходилось непривычным крестьянским движением утирать его. Весь ручей, казалось, пропах духами; она знала, что это всего лишь мерещится, что на самом деле вода давно унесла запах далеко вниз – однако ноздри раздувались, по-прежнему ловя насыщенный, многократно усиленный аромат. Искусный парфюмер оскорбился бы, узнав, что целую скляночку дорогих, первоклассных, с любовью составленных духов сегодня утром опрокинули в лесной ручей.

Илаза удобнее перехватила камень. Следовало спешить; если паук повадится появляться днем, то ни секунды безопасности у Илазы больше не будет. До сих пор она безошибочно чувствовала его присутствие и потому знает, что сейчас ветви над ее головой пусты. Следует торопиться.

На плоском камне перед ней белело толченное стекло. Пузырек от духов, безжалостно побиваемый куском базальта, превратился сначала в груду осколков, потом стал похож на крупную соль, еще потом – на молотую; Илаза работала, стиснув зубы и не поднимая головы. Стекло должно превратиться в пыль – тогда кровосос уж точно его не заметит…

…Но подействует ли стекло, растолченное в пудру?

Илаза прервала работу. У нее ничего нет, кроме это чудом сохранившегося пузырька; у нее ровно один шанс. Следует использовать его с толком, взять сейчас голову в руки и решить: толочь мелко или оставить, как есть? Как сахар? Паук сосет только кровь – или и внутренности выедает тоже?..

Скрут. Слово из легенд; вспомнить бы, что оно значит. Не может такое слово означать просто «очень плохой паук»… Она должна знать о враге как можно больше – тогда станет ясно, как его убить.

Ее передернуло. Две ночи она терпеливо выслеживала паука – и сегодня на рассвете едва не увидела его. Не увидела целиком; того, что попалось ей на глаза, хватило вполне.

Там были зазубренные крючки, выглядывающие из серой, какой-то седой клочковатой шерсти; множество суставов, странно мягкое, завораживающее движение немыслимо длинной конечности. Потому что все, что увидела Илаза, было, по сути говоря, лапой. Ногой. У насекомых ноги или лапы?!

Потом скрут удалился, а Илаза извлекла из тайничка скляночку с духами, вылила пахучую жидкость в ручей, а пузырек вымыла песком и разбила на камне…

Чуть выше по ручью висит в сетях дикий поросенок. Трогательно полосатый – и еще, кажется, живой; несколько дней назад Илаза наткнулась в зарослях на тело такого же поросенка, но уже без крови и без головы. Закаленная и уже слегка привычная к подобным зрелищам, она не ударилась в слезы, как это наверняка случилось бы с ней раньше. Она тщательно обследовала остатки скрутовой трапезы – именно в тот момент ей вспомнилась история о мачехе, отравившей падчерицу толченным стеклом.

Историю эту принято было считать истинной правдой; Илаза помнила оживленную болтовню горничных и собственные жаркие споры с сестрой. Ада, которая была старше и умнее, уверяла, что все это выдумки, а Илаза настаивала и даже называла село, где, по ее мнению, случилась трагедия с отравлением…

Как бы то ни было, но через несколько часов господин скрут отправиться сосать поросенка, и венцом его трапезы будет свинячья голова. Илазе придется преодолеть отвращение и страх; она сделает из камышинки дудочку без дырочек – просто короткую полую трубку. И вдует толченое стекло поросенку в уши…

Ее передернуло снова. Она вообразила себя отравительницей из страшной сказки – вот она идет вдоль пиршественного стола, вот с улыбкой обращается к улыбающемуся же врагу, предлагает ему отведать дивное пирожное… Сахарный шарик на подносе, и рука, удерживающая угощение, не дрожит. Ешь…

Она посмотрела на свои руки в ссадинах, на толченное стекло на камне – и нерешительно, неуверенно улыбнулась. А ведь она, оказывается, сильная! Она не дрогнула бы в пиршественном зале, и враг, принимая поднос из ее рук, ничего бы не заподозрил… Она сможет и сейчас. Она в своем праве, потому что борется за жизнь. Потому что изверг в теле паука противен природе. Смерть его исправит совершенную кем-то ошибку.

Она аккуратно завернула стеклянный порошок в листок кувшинки и уверенно, не спеша двинулась вверх по ручью.

…Она полчаса сидела в ледяной воде, пытаясь смыть с себя не только запах, не только пот и грязь – саму кожу. Близился вечер; лучше всего сейчас было лечь и заснуть. И проснуться, когда все будет кончено; с каждой минутой надежда ее росла. Все, даже самые страшные твари более уязвимы изнутри, нежели снаружи.

Она легла, подставив спину солнцу и крепко закрыв глаза – однако сна не было и в помине. Илаза поймала себя на том, что хочет видеть все сама. Как он подойдет к поросенку, как он…

Она поднялась. Механически отряхнула безнадежно испорченное платье; медленно, будто нехотя, двинулась к месту своего будущего преступления.

Сеть, опутывающая поросенка, слабо подергивалась. Илаза замерла; ТОТ трапезничал. Рядом с тушкой несчастного свиненка в паутине темнела еще одно тело; Илаза вдруг похолодела. Она почему-то не думала, что паук настолько огромен … Он движется так молниеносно и бесшумно, что истинные его размеры…