Марина Дяченко - Скрут

Она сказала это и низко опустила голову, опасаясь его гнева. Он и вправду долго, очень долго молчал; у самой дороги стоял чей-то маленький, наспех вылепленный зайчик.

– Тебе не дает покоя то поле, – сказал Аальмар тихо.

Она склонила голову еще ниже:

– Да…

– Напрасно я тогда согласился идти на поиски куклы…

– Нет, – она подняла глаза. – Не напрасно, Аальмар. Ох как не напрасно.

Из чьих-то ворот вывалилась на улицу полупьяная веселая толпа. Аальмар придержал шаг, давая плясунам возможность пробежать мимо; кто-то собрался было затянуть гуляющую пару в хоровод – однако, узнав Аальмара, тут же оставил свое намерение. Песни и смех отдалились и стихли, поглощенные снегом.

– Я не смогу объяснить тебе, – он тихо усмехнулся. Что это такое, когда сходятся на поле две воли… Две силы, состоящие из множества сил, тщательно выверенных, переплетенных… Как бьет в лицо ветер, как бешено летит конь, какая это завораживающая игра – сражение…

Теперь молчала девочка. Очень долго молчала; один за другим гасли, догорая, факелы. И мерно поскрипывала дорога под каждым шагом. И пристально смотрели снежные зайцы.

– Ты не убедишь меня, – сказал Аальмар со вздохом. – А мне не убедить тебя… Но не в этом дело…

Он замолк, будто оборвав себя. Тяжело нахмурил брови. Сжал ее руку в меховом рукаве:

– Я… Видишь ли. Раз уж так вышло… Я люблю тебя, малыш, и я обещал выполнить твое желание; знай же, что этот мой поход будет последним. Теперь я вернусь навсегда.

Не веря своим ушам, она вскинула на него потрясенные, радостные глаза. Он смущенно улыбался:

– Не думай, что так просто… Что мне так просто решиться. Я помышлял об этом и раньше, но все не хватало… наверное, этих твоих слов. Я выбираю между женой и войной и я выбираю жену; мы сочетаемся с тобой и будем жить неразлучно. Всегда…

Она всхлипнула. Надо же, при чем тут слезы…

– При чем тут слезы? – спросил он, ласково отстраняя ее от своей груди. – При чем?..

Снег пошел снова, и на щеках у нее таяли снежинки. Таяли и скатывались маленькими прозрачными каплями.

– Мама велела, чтобы ты поел.

Девочка смотрела серьезно и непреклонно. На низком бочонке у ее ног стояла миска с дымящейся кашей.

– Мама сказала, что если ты не будешь есть, она тебя выгонит.

Игар через силу кивнул:

– Я буду…

Девчонка не уходила; вряд ли ей были знакомы фокусы с тайным выбрасыванием нелюбимой еды. Закопать ненавистную кашу способен сытый, благополучный ребенок, а эта девочка выросла в строгости; ей, наверное, и в голову не могло прийти, что Игар собирается выбросить еду – однако она не уходила и смотрела все так же сурово и требовательно.

И он принялся есть. Поначалу куски шли в горло с усилием, через «не могу» – а потом проснулся голод, он доел горячую кашу до конца и облизнул ложку:

– Спасибо…

Девчонка сосредоточенно кивнула и молча унесла опустевшую миску в дом; Игар клубком свернулся на соломе и натянул сверху одеяло – в сарае было тепло, но изводящий Игара холод гнездился где-то у него внутри. От ледяного камня в груди не защитит никакое одеяло…

В сарае стало темнее – у дверей, закрывая свет, стояла «младшая хозяйка» – хозяйкина сестра, беременная, огромная, как гора. Игар из вежливости чуть приподнял голову.

– Лежи, – женщина слабо улыбнулась. – Муж вина вот из погреба поднял… Тебе принести?

Игар молча покачал головой. От этого обыкновенного жеста мир перед его глазами пошел кругом, закачался, как лодка, и успокоился только через минуту; женщина не уходила.

– Может, тебе знахарку? Сестра беспокоится – уж коли подобрали тебя, так худо, если ты у нас прямо в сарае помрешь…

– Я не помру, – сказал Игар с трудом.

– Смотри, – предостерегла женщина озабочено. Помолчала и вдруг улыбнулась:

– Ты вот что… Молодой, красивый, оклемаешься, видимо… А кривишься, будто тебе жизнь не мила. Нехорошо это…

Рука ее неосознанно-ласково провела по круглому животу; Игар решил, что промолчать – невежливо.

– Ладно… – выдавил он, с трудом смягчая свой сиплый голос. – Не буду…

Женщина снова улыбнулась, кивнула и отошла от двери; Игар закрыл глаза.

Ему осталось жить двенадцать дней – в ночь, когда звезда Хота не поднимется больше над горизонтом, он умрет вместе с Илазой. Это все, что он может для нее сделать. Дабат…

Он пошевелился. Исполосованная спина саднила, но эта боль уже не в состоянии была помочь ему. Та боль, что пришла под кнутом, на какое-то время одолела все чувства, включая и стыд и тоску; теперь и стыд, и тоска вернулись с новой силой.

«Младшую хозяйку» звали Тири; освобожденная от домашних забот пузо-то какое! – она часами просиживала на солнышке, забавляя Игара старыми сказками и правдивыми историями из жизни поселка. И сказки, и истории начинались с того, что некто терпит обиды и страдания, а заканчивались неизменно счастливо; Игар сидел, прислонившись боком к стенке сарая, и делал вид, что ему интересно. Нехорошо было обижать милую искреннюю женщину, совершенно бескорыстно старающуюся его утешить.

Потом Тири замолчала, прислушиваясь, по-видимому, к тому, что творится у нее внутри; подумала, с особой осторожностью поднялась с низкого табурета, на котором сидела:

– Ну… Пойду-ка, – прикрыв глаза ладонью, она поглядела на высокое солнце. – Ежели все по добру поведется, то ночью, может быть… У меня и первенец-то быстренько выскочил – а этот, ежели по добру, то как пробочка и вылетит…

Игар сидел и смотрел, как она идет к дому – ступая осторожно и горделиво.

По добру не повелось.

Девочка, принесшая Игару обед, казалась возбужденной и радостной – «у тетки началось». Посреди двора развели костер, и старшая хозяйка торжественно бросила туда жертву добрым духам – пучок ароматных трав. Дети в восторге прыгали вокруг, выкрикивая считалки-заклинания и вдыхая терпкий дым.

К вечеру радость в доме поугасла, осталось лишь возбуждение; в сумерках к воротам подкатила повозка, привезшая властную высокую старуху – лучшую на три деревни повивальную бабку.

Игар, которому вдруг страшно и тоскливо сделалось в его одиночестве, сидел на кухне вместе с детьми старшей хозяйки – все они по очереди нянчили сына Тири, двухлетнего мальчонку, чей брат или сестра собирались сейчас появиться на свет. То и дело забегал обеспокоенный муж Тири, шумно отхлебывал из кружки с водой, вытирал усы, оглядывал кухню невидящим взглядом и торопился прочь. Сверху, из спальни, все явственнее доносились стоны.

В очередной раз заскочив в кухню, муж роженицы поманил Игара пальцем:

– Поди…

И, когда Игар вышел, просительно взял его за локоть:

– Ты… Страшно мне чего-то. Эти-то, – он имел в виду старшую хозяйку и ее мужа, – эти-то при деле, а меня выгнали… А мне страшно одному. Первый раз так не боялся… Тири… она…