Марина Дяченко - Театр и фантастика (сборник)

Росс снял с печки кипящий чайник и по очереди наполнил две большие алюминиевые кружки. В кипятке вертелись, распрямляясь, черные листья чая.

Они сидели перед печкой, почти соприкасаясь головами. Над кружками поднимался пар; потом Эмма открыла чугунную дверцу и осторожно, кончиками пальцев берясь за каждое поленышко, добавила топлива в маленький деревенский ад.

Несколько хвоинок попало в огонь по ошибке. И каждая тут же свернулась красным кольцом.

Эмма оторвала взгляд от огня – и покосилась на сидящего рядом. Росс выводил цепочку знаков на обрывке бумаги; заметив Эммино внимание, отвлекся и поднял голову. То ли потому, что в глазах у нее отпечаталось пламя, то ли потому, что в комнате было почти темно, но Росс смотрел так не по-человечески и так глубоко, что у Эммы закружилась голова, будто от высоты, и она быстро потупилась.

– Что случилось? – спросил Росс.

– Ой, – сказала Эмма. – Извини.

– Тебя что-то напугало?

– Нет, – сказала Эмма. – Просто закружилась голова.

Она избегала смотреть на него.

– Надо бы нам сходить к роднику, – сказал Росс после паузы. – Завтра уже не пройдем, тропинку развезет.

– Откуда ты знаешь? – почти выкрикнула Эмма.

– Что – откуда?

– Откуда ты знаешь, что тропинку развезет?

– Чего тут знать, – сказал Росс, глядя на исписанный листок. – Завтра по прогнозу плюс пять.

Эмма молчала. Ей сделалось неловко.

И, чтобы загладить эту неловкость, она сказала:

– Тогда пойдем к источнику.

Росс шел впереди, светил фонариком; справа и слева от тропинки громоздились сугробы, но снег не скрипел уже – мялся беззвучно, и в воздухе был запах не мороза, а воды.

А какое сегодня число, вдруг подумала Эмма. Какой день недели?

В этот момент тучи на небе разошлись, освобождая луну, и Росс выключил фонарик. И Эмма заново увидела все вокруг – темное небо в светлых перьях облаков, далекие огни, острые, как иголочки, черно-белые горы в снегу и в хвое, тропинку и человека, идущего впереди.

И забыла, о чем только что волновалась.

Источник был просто ямой в земле и в снегу, и, когда Росс посветил вниз фонариком, Эмма увидела, что вода в нем будто закипает. Лопались на черной поверхности пузырьки; Росс спустил в источник кружку на веревочке, и, коснувшись воды губами, Эмма убедилась, что пузырьки колючие.

Странно – вода вовсе не была ледяной. Она казалась чуть ли не теплой.

– Какое сегодня число? – вспомнила Эмма, передавая кружку Россу.

Росс странно на нее посмотрел. Заминка была секундная; Эмма не знала, как ее объяснить. Добро бы он просто вспоминал число – но нет, взгляд его снова обратился куда-то внутрь, как будто Эмма спросила про важное и болезненное. Как будто Эмма была роботом-андроидом и не знала об этом, и вот спросила Росса, где ее родители…

– Я не помню, – сказал Росс. – Надо посмотреть календарик.

И они пошли обратно, но теперь Эмме было почему-то тревожно. Она принялась отсчитывать день за днем – в обратном порядке, и скоро поняла, что они больше недели живут в домике с печкой, и что именно сегодня день премьеры, и что сейчас, в эти самые минуты, начинается второе действие, и народная артистка Стальникова появляется в глубине сцены, впряженная в тележку.

Эмма поняла, что это ни капельки ее не волнует. Открытие так удивило ее, что она остановилась.

Десять дней назад… Кажется, что прошло десять лет.

Что такое десять лет для дерева, которое стоит на берегу ручья? Осенью мимо проплывут листья, по числу дней в году. Триста шестьдесят пять фигурных оттисков проплывут один за другим, все похожие – и ни пары одинаковых…

Эмме показалось, что внутри у нее растет лес. Трогает верхушками небо.

В городе не было снега. Слякоть уже подсыхала.

В квартире пахло непроветренным жильем.

Открыв повсюду форточки, Эмма влезла под душ и провела полчаса в блаженной истоме. Уже вылезая, уже завернувшись в большое розовое полотенце, обратила внимание на календарик, наклеенный на дверь ванной изнутри; календарь был прошлогодний, с логотипом какого-то женского журнала. Эмма, нимало не задумываясь, взялась отдирать его.

Наклейка поддавалась плохо – сходила, оставляя после себя уродливое пятно старого клея, а слой краски растрескался, осыпался и остался у Эммы на ладонях. Крохотные числа прилипли к ее пальцам – черные и красные, выходные и будничные, маленькие дни ушедшего года, и она смотрела на них заворожено, и вдруг – на секунду – ощутила всей своей мокрой теплой шкурой все то, о чем говорил у водопада Росс.

Она явилась в театр, и вахтерша уставилась на нее, как на привидение.

Девочки в гримерке щебетали неестественно громко, суетились, рылись в тумбочках, пряча глаза; весть о появлении Эммы распространилась, вероятно, как пожар в степи, потому что уже через пять минут в дверь заглянула завтруппой:

– Добрый день, Эмма Петровна, можно вас на минутку?

И, уже в кабинете, тесном, пропахшем бумажной пылью:

– Вы знаете, что вам вынесен выговор? Вы были выписаны на два дневных спектакля, и вы не явились!

– У меня не планировалось спектаклей на прошлой неделе, – сказала Эмма. – Должна была работать Березовская.

– Это сначала не планировалось! А потом вы были выписаны на «Чудо в лесу» и на «Веселых зайцев»!

– Очень жаль, – сказала Эмма. – Это все?

Завтруппой смотрела на нее, как школьник на чучело мамонта.

– Тогда я пойду, – сказала Эмма. – Кажется, у меня репетиция через пятнадцать минут.

Весеннее солнце заливало лестницы и коридоры. Эмма шла и улыбалась, еле слышно напевала, и одна недопетая мелодия сменяла другую. Иногда она останавливалась, подняв глаза к белому потолку, вспоминая что-то, потом снова улыбалась и шла дальше.

У самых дверях гримерной ей встретилась народная артистка Стальникова; возможно, она просто шла мимо.

– Э-эммочка! Здравствуй, родная!

Эмма улыбнулась:

– Привет, Дашенция…

(Сосны стояли, касаясь неба, не шевелясь, не суетясь, как стояли уже сто лет, а может, и больше).

В глазах народной артистки что-то промелькнуло. Эмма не стала догадываться, что это было, а просто открыла дверь своей гримерки и, по-прежнему чуть улыбаясь, закрыла ее за собой.

Вечером позвонила Иришка.

– Эмма! Слава Богу! Мы так волновались, Господи, ты пропала, как провалилась… Мы так нервничали!

– Ну зачем же вы волновались, – сказала Эмма, чувствуя себя виноватой. – Подумаешь, человек уехал на недельку.

– Да мне же сказали… – начала Иришка и запнулась. – Да я же предупреждала… насчет этого всего!

Эмма пожала свободным от трубки плечом:

– Ты думала, я брошусь с моста из-за того, что Стальникова будет играть премьеру? Я что, похожа на психопатку?