Дмитрий Кутейников - Драконослов

— А что про другие народы?

— Я не хочу говорить про другр, и не думаю, что могла бы сказать что-то, чего ты не знаешь… Или не узнаешь у неё. — Она на удивление нейтральным жестом мотнула головой в сторону Виль, только поморщившейся от такого обращения. — Я мало что знаю про араманди, она правильно сказала: мы слишком разные. Нарисси, народ моря, вроде бы живёт на крайнем севере, где почти не бывает лета, но мы их тоже не видели уже очень давно — нам нечего делить, они живут в ледяных водах моря, а мы — в тёплых лесах на суше.

— Поня-а-а-атно… — Задумчиво протянул я. Вроде всё… Блин, аж пальцы сводит — столько колодой шуршать. Стоп! Не всё! — А что за история про дракона?

Кэт явно помрачнела, но ответила без колебаний.

— На прошлое летнее солнцестояние шаман призвал видение. Оно было смутное и мрачное, всё, что он сказал — что грядёт Дракон на юге, и мир не будет прежним. Совет гильдий решил, что этого нельзя допустить, и Дракона следует убить. Мне в тот же вечер было другое видение: нечто страшное летело на огромных крыльях, а потом я увидела тебя и всю свою будущую судьбу. Я узнала, что мне надлежит сделать и куда пойти, и что лишь с тобой я обрету силу и могущество, а иначе моя жизнь будет короткой и бессмысленной. Утром я насыпала яд в чашу главы гильдии, и он умер. Самые молодые сразу же ушли из гильдии, а старшие стали спорить, кто станет новым главой, и многих убили. Я же тайно пообещала поддержку каждому из тех, кто, как я знала, должен был остаться в конце, а потом заколола их всех отравленным наконечником стрелы в упор. Так я получила своё прозвище и полностью очистилась от печати разума. От печати сердца нельзя избавиться так просто, поэтому я украла у лекаря самые сильные эликсиры — видение показало, какие — и сожгла руку до кости, а потом вылечила её.

Ощущения от её спокойного рассказа трудно передать словами… Меня, что называется, пробрало до самого нутра.

— Почему ты рассказала это мне? — Наконец сформулировал я вопрос.

— Видение сказало мне не лгать тебе. Ты взял ответственность надо мной, теперь моя жизнь и душа в твоей воле. Если ты отменишь мою печать — я умру, но мой дух продолжит служить тебе и после моей смерти.

Вот только прикладной некромантии мне не хватало! Ещё раз передёрнувшись и покосившись на всё ещё ошарашенных Виль и Куросакуру, я заставил себя успокоиться. Вот эта… Это… Мать, я и слов-то таких не знаю… В общем, Кэтлин намерена служить мне до самой смерти, и даже после. Не уверен, что мне нравится перспектива, но, пожалуй, в живом виде она будет… ну не лучше — «лучше» и это вместе не ставятся никак, но «менее хуже» тоже сойдёт. Правильно Виль ругалась: алефси — психи, и все те слова, что она сказала, и ещё по-русски в три этажа с загибами.

— Ну зачем мне тебя наказывать, если они, как ты говоришь, были моими врагами? — Этот спор меня откровенно достал. Уже стемнело, а Кэт пристала, что «предатель должен быть наказан», и непременно прямо сейчас.

— Нельзя начать что-то новое, не покончив со старыми долгами! И я не могу сама дальше определять меру наказания. Это обязанность повелителя. Ты должен меня связать, выпороть и обозначить своей, иначе это сделает печать служения… И так будет гораздо хуже… для всех, с кем я связана. — Вот ведь манипуляторша чёртова, сразу просекла моё слабое место… Связать, говоришь? Я задумчиво оглядел высокую и неправдоподобно тонкую — явно очень гибкую — фигуру, «одетую» только в верёвки, туго и явно болезненно перетягивающие крест-накрест торс и двумя поясами — живот и талию. Кэт оказалась ниже, чем я думал сначала: её высокие ботинки с необычной круглой подошвой добавляли примерно десять сантиметров роста, скрадывая нечеловечески длинные и узкие ступни, но даже босиком её подбородок был выше уровня моих глаз.

— Куросакура, прости, что беспокою так поздно. — Я перешёл на японский.

— Да, учитель? — Судя по голосу, она тоже не спала, и ей это тоже не нравилось.

— Скажи, пожалуйста, ты знаешь шибари [23] Японское искусство связывания, имеющее много разных применений. ? — Услышав мой вопрос, Куросакура поперхнулась.

— Да, все араманди знают шибари в той или иной степени. Связать пленника и допросить в поле. — Отвечала она очень осторожно, старательно не акцентируя внимание на других аспектах шибари.

— Тогда помоги мне, пожалуйста, связать эту дуру, а то она никому спать не даст. — Всё-таки абсолютная неспособность местных понимать чужие языки иногда очень на руку: можно смело говорить гадости прилюдно, и никто не узнает — ну, если следить за выражением лица и интонацией.

— Да, учитель! Только возьму верёвку погрубее! — Я полностью разделял энтузиазм Куросакуры, и уже через полчаса Кэт была увязана до состояния аккуратного брикета — неспособная пошевелиться и едва дышащая, но при этом нигде ничего не было опасно пережато: не хватало ещё с проблемами из-за застоя крови разбираться.

Пока мы с Куросакурой увязывали Кэт, в ведре рядом отмокали розги — ну, как розги… просто несколько тонких прямых веток, срезанных с ближайшего куста и ошкуренных до полной гладкости. Немного подумав, я добавил финальный штрих: плотно завязал Кэт глаза и заткнул рот кляпом.

— Это тебе поможет! Лежи и думай о своих прегрешениях! — «Ласково» прошептал я слегка вздрагивающей алефси, а потом очень аккуратно и тщательно заткнул и завязал ей уши. Кажется, в BDSM [24] Bondage, Domination and Sado-Masochism, если кто не знает. Одно из очень популярных применений шибари, как нетрудно догадаться. это называется сенсорная депривация…

Несколько раз от души вытянув её вдоль спины и пониже, я счёл свою воспитательную работу законченной, и отправился под бочок к Виль, смотревшей на это с явным неодобрением, но молча.

— Всё! Она нас не видит, не слышит, и ничего не скажет! — Удовлетворённо сообщил я жене. — И, самое главное — она получила своё наказание. А теперь давай спать! Ну или спать, если тебе так больше нравится. — Прокомментировал я внезапно обнаруженное под одеялом полное отсутствие ночной рубашки.

Утром Кэтлин пыталась возмущаться, что наказание-де было совершенно недостаточным, и что там остался последний пункт, но настолько неубедительно, что даже не понимающая ни слова Куросакура едва сдерживала смех: мечтательно-отсутствующий взгляд, припухшие, явно искусанные губы (кляп за ночь куда-то исчез, хотя все верёвки остались на месте), общая благостность на лице и недвусмысленные покраснения в тех местах, где никаких верёвок не было, говорили сами за себя. Поразительная гибкость и изобретательность!