Сергей Варлашин - Юные дарования. Художник

— Ну, мазня твоя, мне постольку поскольку. Но глаз, надо признать, определённо радует.

— То есть ты не сторонница классической живописи в принципе.

— Сегодня это не актуально. Вон, любая зеркалка и фотошоп. Твои художества, кстати, не подходят под категорию классики.

— Это потому что моим работам, не сто лет.

— Щас я тебя укушу!

— Сначала поймай.

Мы начали носиться по студии. Я мастерски увиливал от неё до поры до времени. Пока не задел стол. Кинжал со звоном упал на пол. Но это меня не спасло. Она оставила неслабые следы укуса на моём предплечье. Но меня это не так беспокоило, как другое. Она, подняв с пола кинжал, начала с ним кружиться в одиночном вальсе, между моих холстов и я всерьёз опасался, что она проткнёт один из них. Не намеренно конечно, но слишком была высока вероятность случайного ранения, в виде хотя бы простого пореза моих детищ.

— Только не поранься, душа моя, — ответом мне послужил её задорный и почти капризный, отчасти демонический смех.

Солнце неумолимо поднималось. Начинался новый жаркий день. Мы пили по третьей чашечке, замечательного, дикого комкового пуэра, сваренного по моей новой технологии.

— Где ты взял это произведение искусства? — спросила Селена, разглядывая мой артефакт, из подозрительно, разительно, отличающейся, от нашей реальности. — Настоящая находка!

— Это я прошлой ночью, одолжил у одного малознакомого жреца, в обмен на очень большую кисточку и дельный совет, по организации творческого досуга, — она посмотрела на меня, как на психопата. — Ну, там долгая история, ты вроде говорила, что тебя надо подвезти до клуба.

— Бара.

— Клуба-бара. Можем выезжать. Мне ещё в банк заскочить надо. Давай его пока мне.

— Ты с ним обычно путешествуешь по банкам?

— Не всегда, но сегодня он мне нужен будет, по одному дельцу.

— Ты всё утро загадками говоришь, это тебя пуэр, так впирает?

— Очень может быть, — не стал я, ничего объяснять, соглашаясь с её первой версией.

Когда мы ехали до банка, я заметил, как за нами неотступно следовала, одна чёрная машина с полутонированным лобовым стеклом. Я не придал этому большое значение, потому что вскоре она пропала из виду. Мы зашли в банк вместе. Я не мог оставить Селену, на начинающем запекать всё живое, солнце. Ведь она, была в чёрном. Шлем она снять отказалась. Присела на коричневый, кожаный диван, пока я занимался с кинжалом и ячейкой. Дело было сделано, я отзвонился Зенону и предупредил его об этом.

Мы вышли из банка. Тут мне резко не понравилось, как к нам, с обоих сторон, шли двое солидно одетых мужчин. Чёрная тонированная машина, стояла на другой стороне дороги и водитель, посматривая на часы, пристально смотрел на нас и что-то говорил по гарнитуре.

— Перекусим где нибудь? — спросила Селена, щурясь, даже сквозь тонированное забрало, от палящего июньского солнца.

— Садись. Быстро, — сказал я ей, мгновенно заводя мотоцикл. — Держись за меня крепче.

— Чего случилось, ты из-за этих подозрительных, — она проглотила последние слова, потому что я рванул с места, как на гонках, а у неё захватило дыхание.

Ближний к нам тип дёрнулся, но моя Honda быстрее любых прытких типов. Да и чтобы он сделал — бросился под колеса?

Чёрная машина, сделав юзом поворот, рванула за нами, не дожидаясь пока в неё залезут те двое. Моим большим преимуществом было то, что в утренние часы, когда все добираются на работу, движение сильно скованно и у машин остаётся немного манёвра для преследования. Особенно для преследования мотоциклиста. Я никогда не участвовал в гонках, но элементарные навыки, экстремального движения в потоке машин, успел получить за годы практики. Потому мы быстро оторвались от преследования.

Вскоре я заметил двух новых четырёхколёсных загонщиков. Это были обычные, четырёх дверные седаны, делового чёрного цвета. Они подозрительно долго пытались меня преследовать. Пока я снова не стал от них угонять. Наверно в этот раз, мне везло меньше или водители были опытнее, в делах погони. Да и дорога была свободнее, потому что я приложил максимум усилий, чтобы оторваться и скрыться от них. Пользуясь, случаем, я довёз Селену до бара.

— Сильно напугал? — спросил я, сглатывая, чтобы убрать сухость во рту, от избытка адреналина.

— Да ты что, шутишь? Я так никогда в жизни круто не ездила! Когда повторим?

— Не знаю даже, — надеюсь никогда, подумал я, это слишком опасное развлечение. — Вечером могу тебя домой подвезти.

Она горячо поцеловала меня в губы. Без романтики и предупреждения. Без закрытых глаз и роптаний. Мои чувства вспыхнули пожаром. Никогда у меня ещё не было, таких огненных чувств к кому-то.

— При одном условии, — остановил её я. — Ты оставишь мне свой телефон.

— Телефон не оставлю. Он мне нужен по работе. Вот номер, пожалуйста. — выудив из моего кармана ручку, она напила его мне, на тыльной стороне ладони. — Ну, до вечера, гонщик.

— Пока Селена, — она ушла, а я сразу сделал ей пробный звонок, но говорить ничего не стал, повесил трубку.

С тех пор, как я написал последнюю серию картин, я стал ощущать себя буквально всесильным в плане художественной реализации. Стоило мне подумать о каком нибудь художнике прошлого, как он всплывал у меня в памяти со всеми своими картинами до мельчайших деталей. Я мог подолгу рассматривать их, своим внутренним взором и отмечать особенности. Позже, когда я ехал по городу, я обнаружил, что если одновременно рассматривать сразу нескольких художников, например Левитана, Шишкина и Айвазовского, то они словно начинали беседу внутри меня.

— Какой у нас Иван Константинович молодец. Маринист от бога. Вам бы Иван Иванович, с него пример брать. А то всё лес, да поле, — говорил Левитан.

— А вы Исаак Ильич, со своим болотом, не лезьте в мировые имена русской живописи, вам у нас же ещё, учиться и учиться, — не теряя чувства собственного достоинства, отвечал ему Шишкин.

— Полно ссориться коллеги. На одной вотчине рукоплескаем. — мирил их Айвазовский.

— А между прочим Иван Иванович прав, — соглашался я с Шишкиным. — Вам бы не мешало доучиться Исаак Ильич, — я перевёл внутренний взгляд на Айвазовского. — Только про вотчину рукоплесканий, как-то двусмысленно вышло. Не вышел бы конфуз.

— Вы господин хороший, Кай, лучше за дорогой следите, — наставительно сказал мне Шишкин и весьма вовремя, навстречу мне выехали две знакомые машины.

— И откуда вы всё наперёд знаете, профессор?

— Это неважно, Кай. Не дай себе умереть молодым, на этом красном железном коне. Неси наше знание дальше, до самых седых преклонных лет. Передавай традицию русской традиционной живописи.

— Я буду, буду.

Мне пришлось втопить газ. Я уже не слышал, спорили они или обсуждали мою специфическую, но весьма, творческую манеру езды на железном коне. Я почти угнал от них, но меня остановил совершенно не к месту загоревшийся, зелёный свет светофора. Пришлось остановиться. Слишком много было пешеходов, чтобы пытаться их объехать. Можно было напугать их рёвом двигателя и тогда бы они непременно расступились, но я не на шутку опасался критики, от отцов русской живописи. За не достойное отношение к народу.