Павел Блинников - Сонные войны. Дилогия

Вбежали слуги и начали ведрами опустошать офуро. Слуги Кахомы в наушниках, где очень громко играет музыка — чтобы не подслушали разговора. Девушки уже куда-то ушли, унося ароматы полевых цветов — именно они нравились господину Ли. К вечеру подвезут новых «нимф» — так молодой китаец называл всех европейских девиц.

— Я приехал, чтобы сообщить: игра началась, — сказал Чан, стараясь глядеть Ли в насмешливые карие глаза. Не всегда получалось, иногда взгляд сбивался. — Я уже сделал первый шаг, вскоре надо ожидать ответного удара.

— Чан-сан, я не понимаю, почему мы начинаем действовать настолько издалека? Снимаем какой-то фильм, играем в прятки… Не проще ли подослать к ним кого-нибудь из якудза?

— Ты можешь попробовать, но я заранее гарантирую провал. Толстые Ткачи осторожны и у них связей с преступниками не меньше, чем у нас. Если мы ввяжемся в боевые действия, они разотрут нас. Ведь ты тоже человек, лихой снайпер может убить и тебя.

— Я не боюсь, Чан-сан. — Ли небрежно почесал промежность. — Меня уже пытались… убивать.

— Их тоже. И они остались живы, и правят планетой.

— Ну, так прям и правят. Мне кажется, вы преувеличиваете.

— Ничуть, Ли. Может, даже преуменьшаю.

— Но если они такие сильные, почему вообще позволили нам начать заварушку?

— Они отвечают только ударом на удар. Толстые Ткачи не действуют в отрытую. Их сила в тайне. Пока о них никто не знает, они затягивают в сети миллиарды…

— А откуда это известно вам?

— Я изучал их. Двадцать долгих лет я следил, вызнавал. Мне в руки попадались кусочки информации, и я просеивал их сквозь решето правды. И поверь, много из того, что я узнал, покажется тебе сказкой. А я лишь на сотую часть проник в их тайны.

— И где вы только научились так выражаться, Чан-сан?

— Жизнь иногда учит лучше престижного колледжа, мальчик.

И опять Чану пришлось скрывать улыбку. После «мальчика» Ли поморщился и, наконец, запахнул халат. И у льва есть слабые места. Ли как раз в таком возрасте, когда метаешься между надвигающейся зрелостью и уходящей молодостью. Он знает, что шаг к могиле уже сделан, знает, что сейчас перед ним на диване сидит то, во что он когда-нибудь превратиться. Он боится старости, но не желает, чтобы его воспринимали как «мальчика». Искренне хочет усидеть одной жопой на двух унитазах, да еще и облегчиться в оба.

— Хорошо, Чан-сан, и что теперь?

— Будем снимать фильм. Нам очень повезло, что этот сценарий уплыл из толстых лап.

— Как вы вообще нашли его?

— Мой племянник служит в России послом, там он прочитал книгу одного нового автора. И скажу тебе, когда он прислал мне перевод, я не мог оторваться. И тут меня осенило! Из книги получится отличный фильм…

— Не надо мне рассказывать всё настолько подробно, Чан-сан, — зевнул Ли. Но на самом деле он закипал от злобы. Мальчик! Я тебе покажу мальчика! Но больше того, он понимал, что проиграл этот бой и весь спектакль с бабами и бамбуковой кадкой пошли коту под хвост! Он не произвел должного впечатления.

— Да, ты прав, детали на мне. От тебя требуется финансирование.

— А кто станет режиссером?

— Пока не знаю, но мировые имена заполучить будет сложно. Они все под пятой у Ткачей.

— Хорошо дяди работают. Слушайте, Чан-сан?

— Да.

— А можно я стану…

— Режиссером? Прости Ли, но это слишком ответственная часть плана, чтобы на ней пробовать способности.

— Да нет, — отмахнулся Ли, но Чан понял- пацан хотел именно этого. — Мне не надо быть режиссером — что, у меня дел больше нет? Пусть мое имя стоит, как продюсер.

— Конечно, мой мальчик.

Наконец Чан позволил себе улыбнуться. Правда, не снисходительно. Выказывать снисходительность Ли пока опасно.

— А что будет, когда мы снимем фильм? — Ли остыл, но не показал, что доволен. Однако Чан знал — сейчас у Ли на душе запели ангелы гордыни.

— Трудно сказать. Уже очень скоро Ткачи начнут давить. Робко и осторожно, но начнут. А мы будем ждать ошибки.

— Мне кажется, это не очень смело Чан-сан.

— В нашем положении главное не допустить ошибки самим. Ты пока не понял, с кем мы вступили в битву. На протяжении сорока лет Толстые Ткачи правят миром, и ни у кого не получилось одолеть их…

Их беседа продолжилась и под конец они даже обнялись, как отец с сыном, прежде чем разойтись по своим делам. Остаток разговора Чан самым бессовестным образом врал. Да, Ткачей никому не удавалось победить. Но, по данным Чана, Семь Толстых Ткачей существовали много-много дольше сорока лет.

Дима проспал весь понедельник. Он сказал жене, что заработался и очень устал, а на работе сослался на болезнь. И это действительно так. Наполовину…

Дима чувствовал себя просто потрясающе! Уставшим, да, но невероятно легким и правильным. Он прислушивался к ощущениям, и не мог вспомнить в жизни более счастливого дня.

Проснувшись в понедельник вечером, Дима, первым делом, пошел к ноутбуку. Файл «Один» будто сиял на рабочем столе, он открыл его. Включил окно статистики — шестьсот тридцать тысяч знаков. За два дня столько написано! Правда, он до конца не помнил, о чем писал. Ну, то есть, основная фабула помнилась, но, допустим, некоторые диалоги или сцены как будто стерли из головы ластиком. Прочитав пару страниц, Дима понял — это шедевр. Совершенно точно, он написал что-то великое. И Дима не заметил, как уселся за компьютер и застучал по клавишам.

— Что есть смерть, Алиса? Неужели ты думаешь, это старуха с косой? Или прекращение движения волокон белка в твоем теле? Или остановка химических процессов в твоих клетках? Кто-то говорит, что это Великая Всесокрушающая Сила Вселенной, кто-то, что врата к новой жизни, а что скажешь ты?

— «А что думаешь ты сам? Так просто задавать вопросы о жизни или смерти, гораздо сложнее давать ответы на них.

— Тут ты неправа, Алиса. И задавать вопросы, и отвечать на них — просто и даже приятно. Сложней и противней сделать это.

— Что ты имеешь в виду? Что это?

— Прожить жизнь, умереть… не правда ли, это сложнее?

— Но это неизбежно. Тебе придется прожить жизнь и умереть.

— Отсюда можно сделать вывод, Алиса. Самое сложное — это то, что мы обязаны делать. Таково великое противоречие человеческой жизни. Больше всего человек ленится там, где ему платят за это деньги, больше всего нас тяготит то, что мы сделаем в любом случае.

— Так что там со смертью?

— Смерть — это просто окончание отрезка. Отрезка, который больше никогда не повторится. И о котором ты никогда больше не вспомнишь. То есть сам отрезок как бы бессмысленен. Поэтому получается, что смерть — это самое важное в нашей жизни — это конец бессмысленного. Конец жизни.

— Это ничего не объясняет.

— А никто тебе ничего и не объяснял».