Марина Дяченко - Пещера

Вязнущая в секундах коричневая схрулиха была в пределах его досягаемости, но он остановился. Запах. Другой, но не менее будоражащий запах. Редкостный…

Серая саажиха была моложе. Серая саажиха была почти вполовину меньше – нет, не серая, пепельная, перепуганная не меньше, чем все эти бегущие схрули…

Пещера увиделась ему в темно-красном дрожащем свете.

Пепельная саажиха была почти такой же быстрой, как он сам. И она не заигрывала – она по-настоящему боялась, и волны ее страха захлестывали его с головой, и тонуло, мутилось сознание…

Белые вспышки в мозгу.

Он настиг ее на берегу неширокого озерца – на водопое, святом месте, хранящем запахи всех возможных в этом мире жертв. И, кидаясь на Пепельную сквозь замершее время, он уже знал, что сегодняшняя жертва – самая…

Она поранила себя о камни. Ее страх победил все прочие инстинкты – не пугаясь боли, она рвалась и рвалась, оставляя на выступах камней клочки красивой пепельной шерсти. Она пыталась обороняться – раз или два он с большим трудом избежал ее клыков; она была слабее, и ее страх был почти осязаем, страх был вещественен, он был сладок.

Захлебываясь торжествующим воплем, он сделал с ней, что хотел. Сквозь белые вспышки, застилавшие черный мир, ощутил ее боль; повторил еще и еще, и для верности прихватил ее зубами за горло, хотя она и так уже не оборонялась – обессилела от боли и от борьбы. В исходящем от нее запахе слились лучшие из известных ему ароматов – крови, покорности, страха.

…Потом он пришел в себя.

Пепельная лежала – наполовину в бурой воде – измятая, изорванная, полумертвая; исходившие от нее запахи притупились, или притупилось его обоняние, он не знал. Равнодушно постояв рядом, он наклонил морду – Пепельная смотрела мутно, сквозь него, по серым клыкам стекала красная слюна.

Он провел языком по липким сосулькам ее шерсти – и не ощутил ничего, распростертое тело не вздрогнуло, а во рту не осталось никакого вкуса; тогда он повернулся, чтобы идти.

Спустя мгновение на его плече сомкнулись ее челюсти.

Она промахнулась ненамного – еще чуть-чуть, и, захватив артерию, она смогла бы его убить.

Но она промахнулась.

Дин, ученик и выкормыш Рамана, репетировал на сцене свой второй самостоятельный спектакль – мюзикл из жизни веселых поселян. Раман минут пятнадцать наблюдал за репетицией из партера; массовка-балет носилась из кулисы в кулису, и танцевальные девочки щеголяли пышными сорочками и юбочками в сельском стиле, но почти полностью прозрачными: почему-то художник по костюмам видел веселых селянок именно так.

Появление в зале худрука не прошло незамеченным; пока Дин втолковывал что-то главному герою, стайка массовочных девчушек потихоньку переместилась из глубины сцены к самому ее краю. Поселянки, юные и голенастые, даже переминаться с ноги на ногу ухитрялись с изяществом; Кович ловил на себе как бы случайные, как бы мимолетные – но от этого не менее кокетливые взгляды.

Пошивочный цех опаздывал с костюмами; Раман скучным голосом объяснил заведующему постановочной частью, что случится, если к будущему вторнику не будут наконец закуплены и смонтированы селянские летающие домики. Присутствовавший тут же художник с пеной у рта доказывал кому-то, что грубые макеты не годятся, и готовые собачьи будки, продаваемые обществом животноводов, не годятся тоже; каждый домик должен быть органичным и обжитым, мюзикл, конечно, мюзиклом, но грубая бутафория способна убить любой замысел… Раман натравил художника на заведующего постановочной и со спокойной душей поднялся в кабинет.

Томик Вечного Драматурга лежал во внутреннем кармане пиджака. В последние несколько дней Раман испытывал суеверный страх при мысли, что книжка может потеряться – она талисман, эта книжка… С каждым днем он все более и более счастлив. Его замысел зреет, как яблоко; Раман понимает, что растущий плод немножечко ядовит – но ему ни капельки не страшно. Азарт, радость, свист ветра в ушах…

Сегодня четверг, а значит, сегодня выйдет в эфир передача, сотворенная господином Мырелем-Раздолбежем при активном участии некоей Павлы Нимробец. Знаменательный день.

– Алло, студия художественных программ? Четвертый канал? Можно Нимробец?..

Кажется, на том конце провода чихнули. Во всяком случае издали странный сдавленный звук.

– Алло, – повторил он нетерпеливо. – Нимробец есть или нет?

– Вы знаете, – испуганный женский голос, на ум приходит слово «курица». – Вы знаете, тут такое дело… ее нет.

– Когда она будет?

Снова пауза.

– Вы знаете… неизвестно.

Новые новости.

– Она что, уволилась? – спросил он насмешливо, ему даже показалось, что это удачная шутка.

Пауза… Ну удивительно заторможенная дамочка сидит сегодня на телефоне господина Раздолбежа.

– Вы знаете…

– Не знаю! Когда можно перезвонить?..

Пауза.

– Вы знаете… Она заболела.

Ну почему бы сразу об этом не сказать?!

Не прощаясь, он повесил трубку. По памяти набрал домашний номер Нимробец; «алло», сказала женщина с похожим на Павлин, но куда более властным голосом. Сестра.

– Будьте любезны, позовите Павлу.

Пауза.

Они что, сговорились?!

– А кто ее спрашивает?

У Павлиной сестры было обыкновение задавать ненужные вопросы.

– Это Раман Кович, – сказал он устало.

– К сожалению, Павла больна, – сказала эта женщина сухим и одновременно траурным голосом.

– Она что, не может взять трубку?

– Она в больнице, – на этот раз в голосе собеседницы скользнула укоризна.

Теперь осекся Раман. И ему почему-то сразу померещился призрак серой машины, вылетающей из-за угла. Ее сбили?!

– Что с ней случилось?

– Она больна, – повторила женщина строго.

– Да что у нее, елки-палки, за болезнь?!

Пауза. Женщина о чем-то раздумывает. Долго, надо сказать.

– Вы – господин режиссер Кович?

– Да, – заверил он так кротко, как мог.

– У Павлы острое расстройство психики. Доктор говорит, что в последнее время среди молодежи… к сожалению, достаточно часто.

– У Павлы острое расстройство психики?!

– К сожалению, – Раману показалось, что он видит, как женщина на том конце провода поджимает губы. Ей самой тягостно и грустно – а тут еще лезут с расспросами бестактные режиссеры…

– В КАКОЙ она больнице?

Пауза.

– В клинике… при центре психологической реабилитации.

Так.

– Спасибо… У вас есть телефон ее врача?

Собеседница снова поджала губы. Наверняка.

– К сожалению… Видите ли, это достаточно интимный вопрос. Перезвоните через несколько дней – возможно, я смогу сказать вам что-нибудь новое…

– Телефон врача у вас есть или нет?!

– Есть, – отозвалась дама с достоинством. – Но я, простите, ближайшая родственница Павлы… А вы, к сожалению…