Марина Дяченко - Пещера

Раман закусил губу, сдерживая внутреннюю дрожь:

– Я не верю ни одному твоему слову, егерь.

– Тогда какого черта ты явился на мою свадьбу, чтобы со мной говорить?!

На террасе звонко смеялись пьяные голоса. Гремела музыка, сыпался сигаретный пепел.

– У меня нет времени, – сказал Тритан сухо. – У меня душа не на месте, пока Павла там одна.

– С ней твои бравые мальчики, – напомнил Раман язвительно. – Надо полагать, ты затащишь их и в супружескую постель?

Тритан пожал плечами. Поднялся и двинулся к лестнице, обратно, в зал.

Раман догнал его на полпути. Хотел схватить за рукав – но удержался.

– Подожди… Тот мужик, который вез Павлу, который ее, как ты говоришь, похитил… он сам умер в Пещере? Или ему помогли?!

Некоторое время Тодин смотрел на него задумчиво, будто решая, стоит отвечать или нет.

Потом решил, что не стоит. Повернулся и пошел прочь.

Утром он проснулся бодрый, отдохнувший и сильный, но задуматься о том, откуда взялась вдруг энергия, означало тут же снова впасть в депрессию. Он помнит одно – ночью он был в Пещере, и все сложилось… удачно. Надо сказать, в последние месяцы это происходит много чаще обычного… Но – хватит. Больше об этом – ни мысли. Главное – работа.

Накануне он попросил кое-кого из своих околотеатральных знакомых изыскать стоящих, с их точки зрения, юношей – на просмотр; кандидатов собралось полтора десятка, пятерых он отправил сразу же, а прочих, ничего не объясняя, повел в малую репетиционную и там взялся прослушивать – наспех, нервно, раздражаясь всякий раз, когда становилось ясно, что очередной соискатель никуда не годится.

Один только раз ему померещился просвет в конце тоннеля. Второкурсник из училища, коренастый и самоуверенный, получающий от своей работы нескрываемое удовольствие; Раман потирал ладони, не решаясь верить своей удаче, и совершенно, как оказалось, правильно – трех минут разговора оказалось достаточно, чтобы пустые глаза парнишки выдали его редкостную душевную ограниченность.

Утро прошло впустую, зато днем явилась инспектура из Управления, двое, один тихий и вежливый, другой нарочито простецкий в обращении, назойливый и шумный. Взяв себя в руки, Раман вспомнил, что сегодня понедельник, а с понедельника ему обещана была проверка, противопожарная безопасность, финансовая дисциплина, охрана труда – и все это в его театре, где он, только он считал себя полноправным хозяином!.. Презрительно усмехнувшись, он предоставил инспекторам полную свободу действий, сам же развернулся и ушел. До дневной репетиции оставалось еще время.

Он бездумно брел по летней улице, невольно останавливая взгляд на оранжевых кабинках телефонов-автоматов; он хотел бы позвонить Павле Нимробец, но звонить никак не стоило – теперь исключительно господин Тодин должен ограждать ее ото всех неприятностей, истинных или мнимых. Теперь ей, вероятно, плевать на судьбу «Первой ночи» Вечного драматурга Скроя; а если и не плевать – он, Раман, не станет делиться с ней даже самыми невинными соображениями. Он потерял союзника, путь и маленького и скромного. Он потерял союзника.

Перед дверью театрального училища толпились абитуриенты; кто-то из толпы узнал Рамана, вчерашние школьники зашушукались, расступаясь, а спустя квартал его догнала девчонка в юбке столь короткой, что ее запросто можно было считать просто широким поясом:

– Господин Кович… Меня зовут Леата, я с детства мечтала быть актрисой, у меня талант, вы не думайте…

И она тряхнула обширной грудью, зазывающе, как бы демонстрируя истинный размер своего «таланта».

– Задницу прикрой, – сказал Раман, сутулясь больше обычного. – Потаскуха.

Целую минуту девочка не могла перевести дух; Раман наблюдал за сменой выражений на ее лице. Любопытно, если она все-таки поступит в училище. И годика через три придет пробоваться к нему в театр…

И чем она так уж провинилась? Тоже мне, моралист…

И он побрел прочь – старый, мрачный, сам себе противный, и редкие полуденные прохожие удивленно и сочувственно поглядывали ему вслед.

В этом городе полным-полно театров, и вовсе не плохих.

Сегодня вечером он снова пойдет бродить со спектакля на спектакль… А может быть, не пойдет.

Бесполезно…

Перед цирком загорелый рабочий стриг машинкой круглый газон. Напевал, покачивая яркой шляпой-зонтиком, с видимым удовольствием вдыхая запах травы; Раман вдруг ощутил зависть. Что за чудесная работа – разбрасывать веер зеленых брызг, приглаживать один за другим все эти пестрые ворсистые пятачки, на которых разлягутся потом студенты с пивом, конспектами и бутербродами…

Он втянул голову в плечи. Бездумно обошел пустое здание, огромное, нелепое, похожее на слона, одного из тех, что на потеху детям и дуракам содержали в неволе и учили противоестественному. Сейчас цирк был пуст – лето, гастроли; Раман остановился неподалеку от входа в цирковое училище, где компания юношей, почти подростков, весело щелкала друг друга, передавая из рук в руки большой старомодный фотоаппарат.

Раман поймал себя на мысли, что и на этих, абсолютно в дело не годящихся, он невольно смотрит как на соискателей Роли. Ребята были как на подбор мускулистые, низкорослые – силовики, только один выбивался из их компании, владелец фотоаппарата, чей-то, по-видимому, еще школьный друг. На Ковича не обратили ни малейшего внимания; поколебавшись, он переступил порог циркового – в вестибюле пахло мокрой половой тряпкой, потом и пылью.

Никто и ни о чем его не спросил; коридоры были пусты, за дверью какого-то кабинета стрекотала пишущая машинка, откуда-то сверху доносилась скверная магнитофонная музыка; Раман не знал, куда и зачем идти – а потому пошел на звук.

Дверь небольшого зала была настежь открыта, запах пота здесь крепчал, доходя до наибольшей возможной концентрации; в углу на матах сидела, раскинувшись в поперечном «шпагате», тощая девушка в линялом спортивном купальнике. Неестественная поза, казалось, ничуть ее не беспокоила – девушка рассеянно листала страницы потрепанной книги. На горе желтых, провонявшихся потом матов валялись в расслабленных позах еще две девушки и парень. Магнитофон хрипло орал, его звук отражался от высокого белого потолка, падал на голову и ввинчивался в уши, но, похоже, только пришелец Кович испытывал от этого неудобство.

На него посмотрели – с умеренным интересом; одна из возлежащих на матах девушек о чем-то спросила – он не расслышал, но на всякий случай кивнул, и девушка этим и удовольствовалась. Надо было уходить – но он стоял неизвестно почему; парень лениво поднялся с матов, подобрал пару валяющихся здесь же бутафорских кинжалов и вереницей запустил их под потолок, только руки замелькали.