Алина Лис - Изнанка судьбы

Говорят, к встрече с Хаосом невозможно подготовиться. Как невозможно предсказать, во что инферно превратит живую плоть. Это у магии есть пределы, Хаос же не ведает границ. В Братстве не принято говорить об этом, но прикосновение инферно — самый жуткий тайный кошмар любого Стража.

Я ждал боли. Ужаса, смертного холода, полной утраты себя…

Ничего не было. Гудящий черный смерч сжался, охватил вскинутую руку. Вой стал выше, пронзительнее, протез кольнуло холодом, перчатка съежилась и истлела, словно ее разъело кислотой. Расширенными глазами я следил за тем, как черная воронка сжимается, втягиваясь в ладонь. Давно утраченная кисть пульсировала, посылая то ощущения невыносимого жара, то нестерпимого холода, то резкой и мучительной боли. То, что было и не было мною — паскудная лиана, проклятый подарочек из долины Роузхиллс, — сейчас жило своей жизнью. И оно поглощало инферно. Жадно, как страдающий от жажды пьяница поглощал бы дармовый эль.

Спазм боли свел пальцы, а потом бронзовая накладка на ладони треснула и вспучилась. Неимоверным усилием воли я сдержал крик ужаса и, не отрывая взгляда от протеза, попятился, словно надеялся таким образом оказаться как можно дальше от него. Наткнулся на что-то, споткнулся и упал, но едва обратил на это внимание. Леденящее и жуткое ощущение чужого присутствия рядом не давало сконцентрироваться ни на чем ином. Мне казалось, стоит лишь отвести взгляд, как заживший собственной жизнью протез вцепится мне в горло.

Боги, да я никогда и ничего в жизни не боялся так, как боялся в тот миг своей левой руки.

Вспышка. Бронза раскалилась докрасна, растеклась и застыла по краям, обнажая обсидианово-черный гладкий камень, похожий на третий глаз Марция Севруса.

Не отводя от него взгляда, я вслепую зашарил по поясу, нащупал и вынул из ножен шпагу. Даже перспектива снова стать беспомощным калекой пугала не так, как это — нечто чужое и жуткое, составлявшее со мной единое целое.

Попав в капкан, лис отгрызает себе лапу. Последуем его примеру. Я поднял шпагу и стиснул зубы, приготовившись к боли.

Но тьма успела раньше.

Тьма была повсюду — тьма и пустота. Я шел сквозь нее вечность, а может, только думал, что иду. Здесь, в отсутствие любых красок, вещей и ориентиров, не было разницы — сидеть, стоять или идти.

Так продолжалось долго. А потом впереди мелькнули далекие отблески света, и я ускорил шаг. Свет становился все ярче, почти ослеплял. Слишком яркий, чтобы можно было разглядеть хоть что-то, он заполнил собой все пространство… а потом я услышал пение.

Грудной женский голос пел что-то на незнакомом языке — грустно и нежно. Я вслушался в бархатистые обертона, и странная светлая печаль о несбывшемся захлестнула меня и погребла под собой целиком, подобно морским водам.

Свет чуть потускнел. Теперь я мог различить женщину. Она сидела на камне — смуглая, как жители стран, находящихся южнее Тамери. С резко очерченными пухлыми губами, широкими бедрами и большой грудью с темно-шоколадными сосками. Из одежды на ней были только браслеты на руках и ногах, тяжелое золотое ожерелье и кусок золотой ткани, прикрывавшей бедра, но ее нагота казалась самой естественной вещью на свете. Невозможно было представить ее более одетой, как невозможно представить обряженное в одежду дерево или скалу. Черные кудри живописными волнами спускались волнами до самых стоп — миниатюрных, аккуратных и неожиданно бледно-розовых, куда светлее остального тела.

Я стоял и смотрел на нее, тяжело дыша после бега. Я готов был поклясться, что никогда не встречал ее раньше, но все же в том, как она сидела, чуть выпятив полную грудь, как округляла губы, выводя слова, в ее низком, тревожащем душу голосе было что-то невероятно знакомое.

Она окончила фразу, подняла на меня блестящие черные глаза и улыбнулась:

— Хаймлад… — она обратилась по имени, данному мне при рождении, — мы все-таки встретились.

— Похоже на то, — согласился я. — Однако вы в лучшем положении, чем я, поскольку знаете, как зовут собеседника. Не могу сказать того же о себе… — едва выговорив это, я осекся. Потому что понял, кто она.

Женщина рассмеялась, подняла чашу и отпила из нее. Бросила на меня лукавый взгляд.

— Ты просил дело себе по силам, — мягко напомнила она. — Твоя просьба была услышана.

Маленький храм в Вилесских предгорьях, где днем творились службы во славу Порядка, а ночью культисты взывали к своей Черной госпоже. Я почти не вспоминал о той молитве. Ее породила тоска, скука и ощущение бесцельности моей жизни. С тех пор утекло много воды. В моей жизни были счастливые и тяжелые моменты, но бесцельность и скука с того дня обходили ее стороной.

И все же сейчас этот храм встал передо мной, как живой. Нагретый камень, запах сгоревшего воска и благовоний, пылинки, застывшие в солнечных лучах.

Кому присягнул я в тот миг? Кем был призван, когда вступил на этот путь?

— Вот оно что, — медленно произнес я. — И все же: как мне звать вас, леди?

— Неважно, потому что боги мертвы, — тихо ответила женщина. Чаша в ее руке раскололась, и темно-красное, похожее на венозную кровь вино хлынуло на землю. — Ты нужен миру, Хаймлад. Ты призван Судьбой, нить твоей жизни вплетена в полотно бытия. Печать Рока на твоей левой руке — не проклятие, но оружие. Когда придет время выбирать — выбери верно. Не ошибись.

— Что… — тысячи вопросов вертелись у меня на языке, но так и не успели прозвучать, потому что навалившаяся тьма смяла и погребла их под собой вместе со мной.

Первое, что я увидел, открыв глаза, был камень. Черный и гладкий, похожий на полированный кусок обсидиана, он чуть выступал в центре ладони, и мне показалось, что через него на меня смотрит кто-то чужой, незнакомый. Не враждебный, но бесконечно чуждый.

Я лежал на боку, все еще сжимая правой рукой рукоять шпаги, и на мгновение захотелось сделать вид, что не было никакого видения. Что все это — сон, галлюцинация, игры разума. А коли так, ничто не мешает мне отрубить этот проклятый протез и забыть о напутственных словах безымянной богини.

…не проклятие, но оружие…

Бойтесь своих желаний, так это называется?

Я сел, убрал шпагу и смачно выругался.

— Я помню ее, — Стормур скривился и брезгливо, носком ноги, перевернул тело Кьяры на спину. — Воровка.

— И какие же счеты у воровки к регенту Хансинорского двора? — поинтересовался я с обманчивой мягкостью.

— Не твое дело.

— Еще как мое. Из слов Блудсворда я понял, что ему даром не сдалась эта вендетта. И будь любезен, раз уж я спас твою никчемную жизнь, поделись соображениями: с какой стати служанке так ненавидеть тебя?

Стормур выдержал мой взгляд в упор. На высокомерном лице не дрогнул ни единый мускул.