Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

Чехарда мыслей Вадима помчалась дальше с удвоенной скоростью.

Что же произошло в ту роковую ночь в доме Монго? Почему нет явного повода для убийства… или все-таки есть?

Ведь ничего, кроме пресловутой «Книги Семизвездья» не просматривается. Вполне возможно, конечно, что повод был столь необычен, как и способ убийства…

Но что толку от гипотез, если нет даже намека на главное.

Кто убил?

Кто у нас в числе подозреваемых? Да никто!

Разве что эти самые Инквизиторы…

Кстати, почему бы им уж заодно не прикончить и Гроссмана?

Между прочим, с тем письмом все не так просто… Если б его написал психопат, то уж наверняка бы объявился хоть раз, дал бы знать о себе! А тут как в воду канул!

Странно все это.

Мельком бросил на себя взгляд в зеркало заднего вида.

– Неважно выглядишь, брат, – улыбнулся себе следователь.

Он пристально смотрел на свое отражение, словно ожидая, что оно взъерепенится и скажет пару ласковых в ответ, но человек в зеркале сидел с неизменным выражением лица.

Тут Савельев едва удержался, чтобы не стукнуть себя рукой по лбу. Как он мог забыть?! Обещал же Варе заехать сегодня!

При мысли о девушке почувствовал непонятное томление. И понял: он раскопал в душе что-то важное, что-то значительное! И был явно взволнован этим открытием в себе.

Вадим весело чертыхнулся и завел мотор…

Дверь в подъезд была открыта, как и двери лифта, украшенные наскальной живописью кисти неизвестного художника, которого при поимке Вадим определил бы в «обезьянник» как мелкого хулигана.

Следователь нажал кнопку четвертого этажа.

Лифт неторопливо подался вверх. Кабина доползла до второго этажа и остановилась.

Он снова надавил кнопку и тихо выругался. Лифт прополз и вдруг остановился на третьем этаже, раскрыл дверь, словно прогоняя сыщика прочь.

Плюнув, Вадим решил подняться пешком.

Но, дойдя до Вариного этажа, замер. В тусклом свете у приоткрытой двери стояла та, кого он больше всего сейчас хотел увидеть.

Она побледнела и отшатнулась от него, прикрыв заплаканное лицо руками.

– Что ты делаешь здесь?

– Вадим, пожалуйста…

Ее лепет, готовый оборваться истерическим плачем, откровенно его испугал.

Подбежав, он приобнял девушку за плечи и провел в квартиру, выглядевшую так, будто хозяйка спешно куда-то собиралась.

Одного внимательного взгляда Савельеву хватило, чтобы понять: в квартире не просто беспорядок. Профессиональное чутье сигнализировало, что перед ним следы кражи или грабежа.

Вынутые и сложенные стопками книги, бумаги и семейные альбомы на полу, веши, вываливающиеся из приоткрытой двери шкафа…

Дверца клетки-теремка была распахнута, и недовольный ворон гулял по полу.

Вадим инстинктивно обернулся к двери.

Следов взлома не обнаружилось, да и железная дверь выглядела основательной и непрошибаемой – как и все такие двери, что на его памяти никогда не останавливали серьезных людей, когда тем было что-то очень нужно.

– Что здесь произошло? С тобой все в порядке?! – опоздало осведомился следователь.

Он и сам не заметил, как обратился к девушке на «ты».

– Твой вопрос как нельзя вовремя, – всхлипнула Варвара. – Сам видишь… Меня пытались обокрасть. Да, именно обокрасть, но или не нашли, что искали, либо искали не то, что нашли!

– Ты проверила, все на месте?

– Ничего вроде не пропало. Я ушла на рынок, хотела купить свежего мяса для Прохора. Когда я вернулась, «гости» уже покинули мое жилище. Все, что ты сейчас видишь осталось после их ухода нетронутым. Я хотела вызвать милицию, но в этот момент появился ты. Вадим, мне страшно!

– А что у тебя есть ценного в квартире? – задал он привычный вопрос.

– Немного серебряных украшений – я люблю серебро – и моя птица.

– Ну вряд ли они торгуют таким антиквариатом, – недоверчиво уточнил следователь.

– Эта птица еще у моей прабабушки жила в доме, – обиделась Варвара. – Правда, здорово, что они не тронули его?

– Кар! Кар! – подал голос ворон, пролетел через всю комнату и приземлился на тахту.

Хозяйка поспешила водворить Прохора в клетку. Пернатый нахохлился и вдруг завопил:

– Пр-риходили тати добр-ро вор-ровати!

От неожиданности Савельев сам чуть не лишился дара речи.

Он призабыл, что девушка упоминала, что ее питомец говорящий. Скрежещущий, какой-то замогильный глас Проши стал для майора настоящим потрясением.

– Он что, все понимает? – обалдело поинтересовался майор.

– Весьма вероятно, – пожала плечами журналистка. – Я сама часто пугаюсь его выходок. Иногда такое выдаст, что хоть стой, хоть падай.

– Вот бы допросить его в качестве, так сказать, свидетеля, – пошутил сыскарь. – Вдруг чего и нарыли бы. Но все равно надо вызывать ребят. Пусть посмотрят…

– Успеется, – пробормотала Варя, легонько толкая его в спину. – Пойдем, надо чаю попить.

Но, придя в кухню, в изнеможении опустилась на табурет, враз обмякнув.

Только сейчас Савельев понял, что та держится лишь диким напряжением сил.

Пересохшими губами она что-то слабо и еле слышно шептала.

Следователь наклонился к девушке и приблизил ухо к ее губам.

– Вадим, я должна вам сказать… Тебе сказать.

Она расплакалась, а потом вдруг прижалась к нему и принялась исступленно целовать.

Савельев поднял девушку на руки. Та, совсем легонькая, казалась такой слабой и беззащитной…

Вадим долго, не отрываясь, смотрел на нее, потом посильнее прижал ее к себе и на руках понес ее в комнату, спотыкаясь о валяющиеся предметы.

«Что я делаю? – твердил пресловутый внутренний голос – Я не могу позволить себе. Это нарушение профессиональной этики. И вообще, я не должен пользоваться…»

– Люби меня… – прошептала она сквозь слезы. – Я хочу этого… Не хочу быть одна!

Он нежно раздел ее и заботливо уложил ее в постель.

Голова закружилась от весеннего цветения. Он стал целовать ее лицо. Девушка обвила его руками за шею и привлекла к себе, прильнув к нему горячим стройным телом.

Голова закружилась, когда из-под снятой футболки его взору открылись крупные твердые груди с маленькими, темными, как вишни, сосками.

Слабый лучик света упал на ее глаза, в которых застыли слезы. Вадим не мог больше сопротивляться, и их тела слились в трепетном порыве.

Весь мир замкнулся меж их сомкнутых губ – да, ни больше, ни меньше, чем вся Вселенная! Прежние беды и радости, горести и мгновения счастья, чудилось, вообще перестали существовать, исчезли, растворились в этих самозабвенных движениях губ, впившихся друг в друга.

Те неведомые прежде, немыслимые ощущения, которые пробудил в них этот первый, невероятный, ослепительный поцелуй, требовали какого-то выхода.

Уже было мало лежать просто так, сливаясь только губами. Уже пошли бродить по телу Вари нетерпеливые руки Вадима, а по его спине – ее дрожащие руки, уже грудь Вари расплющилась о крепкую мужскую грудь, а бедра их вжимались друг в друга, словно хотели расплющить неведомое нечто, которое мешало им прижаться теснее, еще теснее, влиться друг в друга, стать единым существом. Уже стоны рвались из их неразрывно сомкнутых уст, уже зарождались в глубинах помутившегося сознания слова извечного вопроса – и ответа на этот вопрос, слова согласия, полной взаимной покорности, слова, которые выразили бы их иссушающую, испепеляющую жажду взаимного нераздельного, вечного обладания.