Роберт Шекли - Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге

Я отправился в местечко Отис, в штате Айова, чтобы увидеть своими глазами происходящее на полях. Избранное мною поле принадлежало мистеру Салтону Эмису и никогда еще не страдало от «кругов на полях». Очевидно, их появления следовало ожидать в ближайшем будущем.

Фермер Эмис устроил меня за цену обычного провинциального пансиона, выделил удобную комнату на третьем этаже: с кроватью, укрытой клетчатым покрывалом, с креслом-качалкой в углу, с небольшим шкафом и стулом. Хотя ферма находилась неподалеку от Де-Мойна, видом и атмосферой она напоминала английское Гластонбери — древнее место, окутанное легендами и мистическим ореолом.

Поутру меня накормили отличной яичницей с беконом. Днем я бродил по окрестностям и выбирал место наблюдения. Вечером вернулся за всем необходимым для ночного бдения.

Близ полночи я покинул дом и зашагал по дороге к посевам.

Ночь выдалась темная, туманная — и пугающая, зловещая. Тонкий молодой месяц висел над головой предвестием торжества ислама. В хлеву сопели, переминались сонно коровы. Примчалась колли мистера Эмиса, обнюхала меня и вернулась в будку. Мы уже встречались. Наверное, я показался собаке достойным человеком.

Я прошел по дорожке и оказался у края поля.

Встал там, замер, прислушиваясь. Ничего. Лишь шелестит легонько ветер. Затем послышалось: сквозь заросли кто-то идет. Зашуршала раздвигаемая кукуруза.

Я понял: вскоре увижу то, ради чего приехал.

Я очень тихо прошел по борозде в центр поля. Застыл, видя вокруг лишь ряды высокой кукурузы. И вдруг заметил идущего сквозь них.

Забыв о собственной безопасности, я кинулся следом. Моментально догнал и выдохнул в спину:

— Что вы делаете?

Незнакомец обернулся. Он был очень высоким и тощим, в одежде из чего-то обтягивающего и поблескивающего, вроде нейлона. На лице два глаза, нос и рот — но оно явно нечеловеческое.

— Сгибаю стебли, — ответил он.

Я увидел, как он медленно идет по борозде, взмахивая рукой с причудливо сложенными пальцами.

Кукуруза гнулась. Простой взмах руки проминал широкие полосы в поле. Но стеблей незнакомец не касался.

Первый вопрос был простым, второй требовал раздумья. Наконец я сформулировал:

— Зачем вы гнете стебли?

— У меня приказ.

Он шагал размеренно и работал методично. Мне показалось, что его дело уже почти сделано. Закончив, он внезапно исчезнет, оставив меня озадаченным еще больше, чем до ночной прогулки по кукурузному полю.

— Эй, послушайте! — воззвал я. — Мне бы хотелось узнать, в чем тут смысл. Для чего вы, кем бы вы ни были, занимаетесь этим? И почему в секрете?

Он выпрямился, посмотрел на меня:

— А почему бы вам не спросить, с какой стати я должен отвечать на ваши вопросы? Почему бы не спросить, отчего я позволил вам увидеть меня? Отчего бы не поинтересоваться тем, что я могу открыть вам, и не настаивать на удовлетворении бессмысленного любопытства?

— Так откройте же, что можете! Я очень хочу знать.

— Иногда мы решаем, что настало время поговорить с кем-нибудь из населения планеты, где ведется наша работа. Мы рассказываем о простом и очевидном, будучи уверенными, что соплеменники не поймут говорившего с нами и не поверят ему. Но все же сказанное не пропадет даром — пусть даже нас услышит лишь единственный. В нем зародится знание. Конечно, он может усомниться в наших словах, но это не важно. Наши слова не определяются простыми категориями правды либо лжи, они всего лишь слои смысла, тонкие, проникающие друг в друга. Более того, предназначение любого деяния — и рассказа в том числе — никогда не бывает очевидным, простым и недвусмысленным. В мире нет простого и очевидного. В далеком прошлом мне довелось беседовать с вашим собратом, человеком. Его звали Гераклит. Он сказал: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, равно как и дважды коснуться смертной природы в прежнем состоянии: она рассеивает и собирает, одновременно образуется и убывает, приближается и удаляется». Потому не принимайте намерения за истины.

— Но зачем вы гнете стебли?

— Быть может, единственная тому причина — дать вам повод записать эту историю и поведать другим. А быть может, причина моего разговора с вами вовсе не касается вас. Ваша задача — написать рассказ, получить за него плату и употребить ее себе на пропитание.

— Но мне же никто не поверит! Как можно поверить в то, что я встречался с инопланетянином, говорившим с Гераклитом!

— Поверят либо нет, вас это беспокоить не должно. Ни вы, ни прочие люди не нуждаетесь в правде.

— А в чем же мы нуждаемся?

— В уяснении того, в чем именно вы нуждаетесь. Но даже это уяснение — не цель. Цель — продолжать поиск. Но суть даже не в поиске, а именно в продолжении. Нужно продолжать поиск. Постоянно.

— До самой смерти?

— А кто сказал, что поиск кончается со смертью?

Он двинулся дальше. Я — следом.

— Великое делание может привести к любому результату. Оно не связано законами разума. Оно не подчиняется человеческим идеям о том, каким должен быть порядок мироздания. Я предстал перед вами таким, каким вы меня увидели. Но кто сказал, что это моя настоящая форма? И кто сказал, что нынешнее делание — моя настоящая работа?

На это я ничего не ответил. Помолчав немного, он добавил:

— Ни одна истина не справедлива повсеместно. Ничто не объяснит жизнь, ее очевидные устремления непостижимы для человеческого разума. Наш мир не только страннее, чем вы думаете, — он гораздо страннее, чем вы могли бы вообразить.

Когда я вернулся домой, то отыскал и прочел тексты Гераклита. Древний грек сказал много интересного. Например, такое: «Большинство не понимают того, что им встречается, да и по обучении не разумеют, но самим им кажется, будто они знают».

Или такое: «Владыка, оракул которого в Дельфах, не сказывает, не утаивает, но намекает».

Гераклит был толковый парень. Почитайте сами — это и вправду так.

Что же касается меня, то я исполнил должное: написал этот рассказ, на чьей правдивости не буду настаивать — но и отрицать ее не стану.

Иногда открытие, чтобы войти в нашу жизнь, выбирает не самый простой путь. Так было и с ДНК-компьютером.

Отложив дымящийся паяльник, Дженсен сказал:

— Ну вот, сейчас заработает.

На рабочем столе перед Бэйли стояло собранное устройство: на вид просто хаотичное нагромождение материнских плат, диодов, анодов, кремниевых чипов и самых главных деталей — заключенных в пластмассовые коробочки ДНК-процессоров. Где-то во всей этой каше прятался разъем для микрофона. Если Дженсен прав, у его компьютера беспрецедентная вычислительная мощность и скорость выполнения операций.

Дженсен был непризнанным гением и аскетом от кибернетики: средних лет, низкорослый, всегда смурной. Ни в одной крупной компьютерной фирме он не задержался по причине своих неортодоксальных взглядов.