Всеволод Алферов - Шакал в изгнании [СИ]

— Ты сравниваешь с каллиграфией писцов? Думаешь, человек, за которого пишут слуги, владеет кистью?

Каи наклонился вперед, стараясь не вдыхать тягучий запах фруктовой воды, которой душился Хафрай.

— Рука верховного, Шебет. Вспомни, она срослась неправильно. Посмотри, как он ведет кисть, как пишет «лучезарный». Он не может выписать длинное слово, рука соскальзывает, а кисть уходит вниз.

— Это легко подделать.

— И сколько нас, кто видел почерк верховного? Ты, я, Советник Живых. Может, Носитель Жезла. Даже высшим жрецам он пишет редко. Уж, тем более, людям со стороны… Да миряне едва ли знают, как верховный выглядит.

— Ну хорошо, хорошо… — Хафрай отложил пачку писем, его глаза забегали по помещению. Не найдя, на чем остановить взгляд, жрец посмотрел, наконец, на собеседника.

— Хорошо, — повторил жрец. — Чего ты хочешь? Ты меня притащил, чтобы стонать о предательстве?

— Ты Воздающий, Шебет! Твоя задача убирать грязь.

— Идти против верховного? Ты безумец! Да ни один… никогда…

Хафрай будто подавился. Все три его подбородка затряслись.

— А у тебя есть выбор? Если этот князь… этот поборник Единого… если послезавтра его войско войдет в столицу, не дожидаясь выбора преемника — как думаешь, от кого верховный избавится первым? Не от того ли, кто приказывает священным убийцам? Думаешь, он вспомнит, что ты к ним не обращался?

— Но это ни разу не требовалось!

— Ты Воздающий, Шебет, — с нажимом повторил Каи. — Вспомни же об этом. Хоть раз. Иначе встретишься с богом раньше, чем думаешь.

В келье вновь воцарилось молчание, только на сей раз оно все тянулось и тянулось. Наконец, Воздающий провел рукой по лицу, словно снимая налипшую паутину.

— Хорошо, — в третий раз произнес он. — Так что ты предлагаешь?

Два дня.

Жрец растерял всякую уверенность, когда черного дерева ворота распахнулись перед паланкином. В храмовых садах бормочут фонтаны, а амбары полны зерна — легко поверить, что Шакал Пустыни так же могуч, как прежде. Город по ту сторону и рад был посмеяться над Каи Серисом.

Воздух над Песьей площадью звенел от голосов проповедников. Как мухи на мертвечину, последователи нового бога слетались к храмам. В просвет меж занавесями Каи видел, что мостовая, как коростой, покрылась серым покровом палаток, дырявых навесов и циновок.

Беженцы.

Иногда жрецу казалось, что это часть огромного заговора. Почему бегущие от голода и смуты ищут милости в храмах? Почему не сидят у дворцовых стен? Нет сомнения, людей сюда привело отчаяние, а не подстрекатели — но нужны ли подстрекатели толпе? Сколько бросятся грабить и убивать, не получив помощи?

— Касс а р? — окликнул жрец капитана. — Скажи слугам, чтоб поторопились. Чем раньше выберемся из выгребной ямы, тем лучше.

Воин кивнул и тронул коня.

— И передай, чтоб держали себя в руках. Нам не нужны неприятности.

Каи задернул полог и постарался отрешиться от шума.

Не тут-то было! Толпа бурлила и волновалась, как море в сезон дождей. Не удержавшись, жрец вновь прильнул к щели меж складками. Их и впрямь окружало море — серое и грязное. Едва завидев носилки, люди подались вперед и вскоре сомкнулись вокруг солдат. Каи вглядывался в заросшие помятые лица. Один из дервишей гневно закричал — словно собака залаяла.

«Ублюдки! — думал жрец. — Пока мы драли глотки, на кого из сановников поставить, падаль подыскала самое послушное, самое свирепое войско».

В обращенных к носилкам взглядах Каи читал надежду. Это хорошо, это значит, еще не все потеряно. «Шакал поедает падаль и становится сильнее», подумал жрец. То были лишь слова, но и они приносили утешение. Носилки закачались — слуги ускорили шаг — и скоро площадь осталась позади.

Паланкин остановился в Старом Городе — районе столицы, где встречаются и старинные дворцы, и засыпанные мусором подворотни. Два дня… Небо было цвета крови и ржавчины. В тихих неподвижных сумерках усадьба казалась пустой.

Она ждала в переднем покое, и в сумерках линии ее тела были еще мягче и еще желаннее.

— Я весь день думал о тебе, — сказал жрец. И понял, что его голос лжет.

Было вино — краснее крови, и была постель — жарче летнего дня. Были смех, наслаждение и бессвязные слова, выдохнутые в порыве страсти.

Наконец Каи оставил ее на подушках, а сам отошел к окну. Из ночи глядели факела и огни. Словно тысячи глаз, которые винят одни боги знают в чем… Не много ли на сегодня богов?

— Знаешь, С а тра… — слова не шли на язык, застревали в горле. — Иногда я жалею, что у жреца не может быть жены.

— Никто ведь не запрещает прятать женщину в городе, — она натянула на плечи покрывало и закуталась в него, как в пестрый балахон. — Не запрещает даже прятать детей.

— Ты знаешь?

Каи обернулся, и Сатра негромко рассмеялась.

— По-твоему, я бросаюсь в постель к кому попало? Я разузнала о тебе, что могла. Да ты бы сам это сделал, на моем месте.

Купола храмов в ночи — как обожженные волдыри. Подсвеченный факелами Район Садов — зеленая язва на теле города.

— Зачем ты принимаешь меня? — спросил жрец.

«Глупец, глупец!.. — твердил он себе. — Такие женщины не отвечают на вопросы, а такие, как ты, их не задают». Но сегодня был особый день, и он продолжил:

— Ради усадьбы? Лошадей, что я подарил? Ради слуг и дорогих тканей?

Сатра фыркнула.

— Ради дома, — ответила она просто и — Каи знал это — честно.

— Боги! По-твоему, это дом? Когда ты ото всех скрываешься? Когда даже слуга немой?

— Он лучше, чем могли предложить другие.

Она встала и пересекла комнату, устроившись возле него в оконной нише.

— Когда ты вынуждена скрывать, кто твой мужчина? — недоверчиво закончил Каи.

— А дом нужен женщине больше, чем мужчина. Всего чуть-чуть меньше, чем дети…

Сатра подставила лицо ночному воздуху. Ветер донес преувеличено громкий, наиграно радостный смех.

— Это почти так же сильно, как «дай» и «мое» у ребенка, — она усмехнулась и, бросив взгляд взгляд на любовника, добавила: — Ты так старался меня купить!.. Почти забавно. Еще смешнее, что ты давно меня купил с потрохами.

— Я этого не хотел. Не этого…

Проклятый язык! Почему он не слушается как раз, когда нужней всего?

— Я знаю, чего ты хотел, — она легонько похлопала его по плечу и оставила Каи, потянувшись за кувшином.

Город в темноте — кладбище душ. Ночь молча и терпеливо ждет рассвета. Утра, когда война станет не «через два дня», а по-простому, без изысков — «завтра».

— Тебе нужно уехать из столицы, — наконец решился заговорить Каи. — Будут… видишь ли, будут беспорядки. Я пока не могу сказать всего.

— А мне есть куда ехать? — Сатра подняла брови.

— Не важно, куда. Так нужно. В городе начнутся волнения, может случиться, что угодно. Погромы, пожары…