Эми Хармон - Птица и меч

— Отзови свою свору, Ларк! — промычал он, и я захохотала еще пуще — даже когда он упал на меня сверху и принялся доблестно сражаться с туникой, которая по-прежнему обвивала его голову.

В конце концов я тоже получила пинка от пошедшего вразнос сапога, чудом увернулась от ремня и решила, что пора заканчивать. Я быстренько сочинила отменяющее заклятие, и Тирас разразился потоком брани, когда туника внезапно оставила попытки удушения, а ремень и сапоги шлепнулись на пол как ни в чем не бывало.

Высвободившись, король уперся ладонями в пол по сторонам моего лица. Из обнаженной груди вырывалось тяжелое дыхание, белые волосы почти скрыли глаза. Теперь он всем телом вжимал меня в ковер, не давая ни шелохнуться, ни толком вздохнуть, но, даже полностью обездвиженная, я ощущала себя победительницей. Ты не ранен, муженек?

Его взгляд пылал гневом целых три секунды. После чего вокруг глаз разбежалась сеть морщинок, а губы изогнулись. Тирас рассмеялся вместе со мной, однако не сделал попытки отстраниться.

— Насладилась, да?

От души!

— Скажи-ка, женушка, а есть такое заклинание, чтобы быстро тебя раздеть? — прошептал он, продолжая улыбаться и щекоча дыханием мое лицо.

Я почувствовала, как щеки заливает краска, и закрыла глаза, пытаясь успокоиться, хотя в голову уже пришел стишок, позволяющий раздеть нас обоих.

— Ты выносишь для меня ребенка, — пообещал Тирас снова, и на этот раз веселье в его голосе смешалось с решительностью.

Я распахнула глаза. Его губы скользнули по моим — вверх и вниз, словно кисточка по холсту, — отчего у меня начало покалывать ладони, а внизу живота появилось странное тянущее чувство. Тирас не увеличивал темпа или давления, умудряясь одновременно говорить и целовать меня.

— Ты столько всего можешь — исцелять, убеждать, разрушать, но хочешь, чтобы я поверил, будто ты ничего не чувствуешь. Я знаю, что это не так.

Я многое могу, но ты меня ломаешь.

— Только твои стены, Ларк.

Тирас углубил поцелуй, словно знал, что я прячусь от него там, внутри. У меня поджались пальцы ног, в то время как все тело дернулось ему навстречу, хоть я и отворачивала голову, сопротивляясь уже из чистого упрямства. Тирас переместился ниже и принялся целовать мою шею, не прекращая шептать.

— Я сказал однажды, что ты похожа на лед. И это так… Серебряная, совершенная, сверкающая. И твердая… Ты такая твердая, Ларк. Мне хотелось бы, чтобы ты была иногда мягкой. Чтобы ты меня впустила.

Он просил так обезоруживающе, но я знала, что он говорит не столько об интимной близости, сколько о стенах, за которыми я постоянно от него скрывалась.

Я покачала головой. Если я тебя впущу, от меня ничего не останется. Я и есть этот лед. Холодные неприступные стены . Тирас поцеловал мою грудь и перенес вес на бок, чтобы иметь возможность ласкать меня одной рукой. Я сжала кулаки, пытаясь сдержать разгорающийся под кожей огонь.

— Коснись меня, Ларк, — велел он и игриво укусил мой кулак, побуждая разжать пальцы.

Когда я тебя касаюсь, то перестаю существовать . Тирас застонал и скатился с меня, будто устав от попыток пробиться сквозь стену моей обороны. Затем натянул тунику, вдел ремень в штаны и принялся надевать сапоги.

— Ради всех богов, женщина! Ты не перестаешь существовать. Ты просто меняешься.

Я тоже села, уже тоскуя по его теплу и теряясь в догадках, как дать ему то, что он хочет, но при этом не сдаться. В конце концов я осторожно провела пальцами по его щеке, и Тирас замер, словно мое примирительное прикосновение было последним, чего он ожидал.

Но зачем мне меняться, Тирас? Почему ты так отчаянно хочешь меня сломить?

— Потому что под твоим льдом скрывается огонь, — просто ответил он. — И мне нравится этот огонь.

Я ощущала его напряжение как жар. Он пылал каждую минуту жизни, и эта энергия оплавляла мои границы — одна прозрачная капля за другой. Я помотала головой, с трудом удерживаясь от слез, но мешая ему встать. Нет. Подо льдом только море слов . Тирас замер, пораженный, в одном сапоге.

Ты когда-нибудь задумывался, что это может быть к лучшему? Что я немая. Если я так орудую словами, не произнося ни звука, что случится, когда они вырвутся на волю? Я боюсь себя, Тирас . Для меня это было такое огромное признание, такая колоссальная брешь в моей защите, что я опустила глаза и спрятала лицо в ладонях. Мне требовалось время, чтобы восстановить самообладание. Но Тирас уже оплел пальцами мои запястья и потянул их на себя, заставляя поднять взгляд.

— Ты меня не пугаешь, — прошептал он. — Порой огорчаешь. Выводишь из себя. Но не пугаешь.

Пока.

— И никогда не испугаешь. У тебя добрая суть, леди Дейн. Да, характер не сахар, но сердце доброе.

Он отпустил мои запястья и поднялся на ноги, затягивая ремень. Мне захотелось закричать, схватить его, притянуть обратно. Я была ужасной женой и ужасной королевой. Он собирался подарить мне ребенка, а я устроила из этого эпическое сражение, хотя сама ничего не желала так отчаянно, как зачать с ним наследника.

Тирас?

— Да? — вздохнул он, заправляя тунику в брюки спиной ко мне.

Ты меня поцелуешь? Он обернулся, и уголки его губ тронула почти нежная улыбка.

— Как-то раз ты сказала, что никогда не попросишь о поцелуе.

Я состроила гримасу.

— Тебе нравится, когда я тебя целую?

Да. Улыбка Тираса стала шире, но он не тронулся с места, заставляя меня неуютно ерзать на месте. Просить. Я взглянула на него снизу вверх, признавая свое поражение. Когда ты целуешь меня медленно… и долго… мне легче…

— Впустить меня? — закончил он мысль.

Да . Последнее слово было не более чем вздохом, но я тут же залилась краской. Тирас потянул меня с ковра и обвил руками, баюкая, — точно так, как я и хотела. Я подняла лицо, закрыла глаза и наощупь нашла его губы. И он целовал меня долго-долго.

В ТОТ ВЕЧЕР ТИРАС не превратился в птицу. Ночь словно утягивала его, подтачивая волю, пока сопротивление короля не ослабевало. В полнолуние, под яркими белыми лучами, он сражался дольше, но даже тогда страдал, оставаясь в человеческом обличье, а дневного света уже не хватало, чтобы восстановить его силы. Я могла облегчить его боль и придать выносливости для дальнейшей борьбы, но мои слова и его воля все хуже справлялись с мощью его дара.

Зачастую я просыпалась в одиночестве за много часов до рассвета. Холодная темнота спальни делала отсутствие Тираса еще более тяжелым и удручающим. Моя жизнь превратилась в маятник, который метался между немыслимой радостью и нестерпимым напряжением. Я только и делала, что ждала короля, праздновала его возвращение и вскоре снова его теряла. В отличие от настоящего маятника, этот импульс не затухал, а углублялся с каждым днем. Тирас покидал меня все на дольше, а наши встречи становились реже и короче.