Эми Хармон - Птица и меч

— Мертин говорит, его одурачили, да так ловко, что увели кобылу из-под самого носа. Ну, теперь-то ему точно не до смеха. Получил плетей за пьянство на посту. Он, конечно, клянется, что не пил, по крайней мере до беспамятства. Разгуливает со здоровенной шишкой на затылке — видно, крепко его приложили.

Это звучало уже правдоподобнее, и я кивнула.

— Твой батюшка, ясное дело, не очень счастлив. И так все мысли заняты войной на границе. Пожалуй, не будем ему говорить, что ты провела ночь в лесу с ворами.

Мы молча поспешили вперед, срезая путь через подлесок и избегая главной дороги. Этот маршрут был не самым коротким, но Буджуни понимал, что мне лучше не попадаться на глаза ранним всадникам, которые разъезжались из крепости по своим делам. В этот час мне полагалось нежиться в постели, а не пробираться в замок в таком виде, будто я всю ночь кувыркалась в стогу с Мертином.

Отцовская крепость стояла на возвышении, окаймленная с юга полукругом из нескольких деревушек, а с севера — полями и лесом. Единственный путь к ней пролегал над крутым обрывом под сенью скалистых гор, которые отделяли долину Корвина от Килморды. Это была прекрасная земля, плодородная и надежно укрытая природой от внешнего вторжения. Но у вольгар были крылья. Никакие скалы и обрывы не удержат их, если армия на границе падет. Мы были лишь в двадцати милях от передовой, а отец, несмотря на всю свою озабоченность и постоянные беседы с советниками, до сих пор не послал ни одного бойца на подмогу королю Тирасу.

Сама крепость больше походила на маленький городок: две кузницы, лавка мясника, мельница, аптека, типография, а также портные, пекари, ткачи и лекари всех мастей — разумеется, немагического происхождения. Умелые руки поощрялись. Волшебные дары — нет. Казалось, все обитатели крепости только и делали, что старались доказать лорду Корвину свою полезность; неудивительно, что и я больше всего хотела быть ценной.

Меня никогда не учили читать или писать. Отец настрого запретил знакомить меня со словами — в любом виде. Вместо этого моей школой стали дворцовые коридоры и каменистые улочки. Поскольку я не могла говорить, люди часто принимали мою немоту за глупость и свободно болтали между собой, не смущаясь моим присутствием. Я в ответ жадно слушала и разглядывала. Позже моей наставницей стала старуха из крепости: как и я, она в жизни не держала в руках учебника, но знала сотни таких вещей, о которых не услышишь на школьной скамье. Это она научила меня лечить травами и успокаивать прикосновением. От нее я переняла осмотрительность и терпение, готовность принимать то, что дает судьба, и безропотно ждать лучшей участи. Какой? Этого я не знала и сама, но в глубине души всегда ждала чего-то — как будто час, обещанный перед смертью моей матерью, и в самом деле должен был когда-нибудь наступить.

— Мы уж думали, вас утащил вольгар! — заверещала Бет, едва мы с Буджуни шагнули на кухню с черного входа.

Я, не снимая капюшона, отвела взгляд и вздохнула. Я-то надеялась, что мы незамеченными прокрадемся по задней лестнице, но Бет и мадам Паттерсли, отцовская экономка, явно выглядывали нас в четыре глаза.

— Да кто польстится на нашу Птичку? — фыркнул Буджуни. — Уж больно она костлява. То ли дело ты, Бет. Вольгар где ухватится, там и надорвется. — И тролль, подмигнув, смачно шлепнул служанку по выдающемуся заду.

Та взвизгнула и замахнулась на него в ответ, совершенно забыв про меня, — чего Буджуни и добивался. Увы, избавиться от внимания экономки было не так просто. Хищно подавшись вперед, она сорвала с моей головы капюшон и громко ахнула:

— Миледи! Где вы были?

Ответить я все равно не могла, поэтому только пожала плечами и принялась разматывать косу, попутно вычищая застрявшие листья и веточки.

— Вы были с мужчиной! — завопила Бет. — Провели целую ночь в лесу с ухажером!

— Ничего подобного, — зарычал Буджуни.

Я благодарно похлопала его по макушке.

— Я буду обязана доложить вашему отцу, миледи. Вы знаете, как он о вас волнуется. Я не вправе утаивать от него такие вещи, — с праведным пылом заявила мадам Паттерсли.

Последние пятнадцать лет — с самой смерти моей матери — она пыталась завоевать благосклонность лорда Корвина. В этом мы с ней были похожи, вот только я оставила свои попытки много лет назад. Она рассказывала ему все. Вероятно, это несколько компенсировало то обстоятельство, что я не могла рассказать ему ничего.

— Какие вещи? — раздался в дверях голос отца.

— Ларк не ночевала в крепости, милорд, — с готовностью доложила мадам Паттерсли, и ее торжествующий голос эхом отразился от сковородок и кастрюль под потолком.

Я подняла глаза на отца, надеясь хоть сейчас встретиться с ним взглядом. Но он смотрел на Буджуни. Я узнавала себя в его серых глазах и тонких чертах лица. Корвин был элегантным, но не женственным, высоким, но не долговязым, изящным, но не тощим. Увы, проницательность в той же степени заменяла ему мудрость, хорошие манеры — доброту, а амбиции — настоящую силу.

— Вы все несете за это ответственность, — сказал отец тихо. — Она постоянно должна быть под присмотром. Вы это знаете.

Женщины присели в глубоком реверансе, а Буджуни согнулся в поклоне, но я даже так ощущала его сочувствие. Оно буквально пропитывало воздух между нами.

Отец развернулся и, ни слова больше не говоря, вышел из кухни.

БЕЛКАМ МЫ ПРИШЛИСЬ не по нраву: они предпочли бы, чтобы мы убрались. В кустах по левую руку от меня скользнула змея, и я ощутила, как она пробует воздух на вкус. Ее жизненная сила пульсировала, подобно сердцу, попеременно выталкивая два слова — враг и ждать. Она не собиралась нас кусать, но держала яд наготове. Справа сонно рыгнула жаба. Вот уж кого наша компания точно не обеспокоила — вряд ли она вообще заметила нас. Жаба рыгнула опять, напомнив мне отца, развалившегося за обеденным столом; собаки у его ног с нетерпением ждали окончания трапезы, чтобы сразиться за остатки лакомства. Шепотки, щелчки, стрекот, гул и жужжание — тысячи звуков стелились по мшистому лесному ковру, облаком окружали меня и проникали в уши. Звуки были повсюду, и все же мой спутник умудрялся их не замечать.

Я отрешилась от лепета лесных существ, раздвинула ветки ежевики и принялась собирать сладкие ягоды в подол. Мимо пролетела пчела. Ее голова была занята только одной мыслью: домой. Домой . Затем она исчезла.

Прошло уже три дня с тех пор, как я обнаружила в лесу раненого орла. Все это время я упорно возвращалась на поляну, как будто могла отыскать там свою пропажу — или орел мог найти меня. А может, меня не оставляла надежда встретить охотника и одну за другой переломать все его проклятые стрелы. Охота не запрещалась законом, и я не чувствовала себя вправе судить человека, которому нужно кормить семью. И все же одна мысль об орле наполняла меня бессильной яростью. Должно быть, я выдала себя чересчур резким жестом, потому что над ухом тут же послышалось: