А Говард - Корона Подземья

Цветы подталкивают меня к нему; их грубые, покрытые листьями руки царапают мне шею и щеки, хватаются за волосы на затылке, чтобы я не могла отстраниться. Морфей улыбается. Он так близко, что я чувствую на лице жар его дыхания.

– Я тебе этого не позволю. Не пущу тебя в мой мир, – говорю я.

– Слишком поздно, – негромко произносит он, и мое тело отзывается эхом. – Когда они найдут твой труп, я уже буду там.

«Найдут труп»? Я хочу закричать, но не могу издать даже стона: мой рот залепляет чья-то ветвистая рука.

Морфей встает, свесив крылья до лодыжек. Он поправляет шляпу, что-то приказывает цветам жестом и превращается в ту самую бабочку, которая не дает мне покоя во сне: черные крылья, синее туловище. Махаон размером с птицу.

Лозы тянут меня вниз, грязь напоминает липкий сироп. Все внешние звуки кажутся приглушенными. Ничего не осталось, кроме моих собственных рыданий и биения сердца. Ничего, кроме дрожания в горле и в груди.

Невозможно поднять веки. Ресницы приклеились к щекам так крепко, что я не в силах открыть глаза. Предметы одежды давят, как будто они намазаны клеем. Я парализована.

Не только физически, но и психологически.

Слишком тесно… слишком давит. Клаустрофобия, которую я, казалось, победила год назад, обрушивается на меня волной.

Чернота. Мертвая тишина. Беспомощность.

Я стараюсь не дышать, боясь, что грязь забьется в нос. Но она в любом случае просачивается в ноздри. Я давлюсь и чувствую, как сжимаются легкие, когда грязь проникает в них. Пытаюсь барахтаться, двигать руками и ногами, но получается только судорожное подергивание. От моих движений грязь лишь плотнее смыкается вокруг, как зыбучий песок.

Сердце колотится, все нервы вопят от страха.

«Не делай этого!» – мысленно кричу я Морфею.

Я никогда не думала, что он зайдет так далеко. Я, как дурочка, верила ему, когда он говорил, что неравнодушен ко мне.

«Разве ты что-нибудь исправишь, убив меня?» – пытаюсь я урезонить Морфея.

Но тут включается логика. Морфей ничего не делает без причины. Он провоцирует. Ожидает, что я попробую освободиться.

«Морфей!» – мысленно зову я еще раз.

Эхом отзывается бешеное биение пульса.

Нарастающее давление в легких мучительно. Под сомкнутыми веками собираются слезы, которые не могут пролиться. Тело, сдавленное грязью, болит. Голова кружится, я уже ничего не понимаю…

Измучившись, я начинаю терять сознание. Так безопаснее. Нет ни боли… ни страха…

Мышцы расслабляются, и боль отступает.

Меня пробуждает крик, который раздается в моей голове:

«Ты будешь бороться или нет?!»

Я снова напрягаюсь.

«Но как? Я в ловушке».

«Будь находчивее, – голос Морфея звучит ласковее – нежно, хотя и побудительно. – Ты не одна там».

Разумеется, я одна. Зомби-цветы ускользнули, как только затянули меня вниз. Несомненно, они сейчас на поверхности и смеются вместе с Морфеем. Единственные живые существа, разделяющие со мной мою могилу, – это насекомые, которые копошатся вокруг.

Насекомые…

Много лет я слушала их шепот, но никогда не пыталась с ними разговаривать, по-настоящему общаться. Может быть, они не откажутся помочь, если я попрошу.

Достаточно одной мысли, проблеска надежды, немой мольбы выкопать меня – и тут что-то пробуравливает грязь вокруг.

Насекомые ползут по моим ногам. Давление слабеет. Я уже в состоянии двигать ступнями. Потом обретают свободу запястья. И наконец, руки и ноги. Я копаю вверх, пробиваясь сквозь толщу земли.

Вверх, вверх, вверх. Грязь становится жидкой, и я плыву.

Но что-то идет не так. Насекомые и черви разворачиваются и забиваются мне в ноздри. Мое горло переполнено ползущими, извивающимися телами. Я давлюсь, пытаясь вместить их всех…

Морфей снова кричит: «Борись… борись, чтобы жить! Дыши! Дыши!»

Нет, это не Морфей. Это Джеб. И я плыву не в грязи. Меня окружает вода. Я вижу облачное небо и врачей. В глотку мне что-то суют. Я судорожно делаю вдох – и втягиваю сквозь трубку кислород. В следующее мгновение я уже лежу на носилках, накрытая одеялом, и меня катят к машине «Скорой помощи».

Я дрожу и хлопаю мокрыми ресницами – это единственная часть моего тела, которой не слишком больно двигать.

Надо мной возникает размытое лицо Джеба – он сидит рядом. Наши пальцы переплетаются. С его волос мне на руку течет вода. Глаза у Джеба красные то ли от слез, то ли от борьбы с потоком.

– Эл… прости.

Он утыкается лицом мне в плечо и всхлипывает.

– Прости…

И замолкает.

Я хочу сказать Джебу, что он не виноват, но трубка в горле не позволяет говорить. Да это и неважно. Всё равно Джеб не помнит, кто такой Морфей. Он решит, что у меня бред от недостатка кислорода. Поэтому, вместо того чтобы ответить, я соскальзываю в беспамятство.

Такое ощущение, что кто-то касается родимого пятна у меня на лодыжке. Всё тело охватывает тепло. И тогда я просыпаюсь – в больничной палате.

Вдоль правой стены тянется окно. Сквозь жалюзи льется закатный солнечный свет, розоватой дымкой озаряя радужную гирлянду из воздушных шариков с надписью «Поправляйся скорей!», мягкие игрушки, букеты, цветы в горшках на полочке.

Все остальное кажется бесцветным. Белые стены, белая плитка, белые простыни и занавески. В воздухе витает запах дезинфекции, а еще – фруктовый аромат маминых духов. Он смешивается с запахом лилий на подоконнике.

Свежесрезанные цветы ворчат, что ваза слишком тесная, но их заглушает мамин голос:

– Ему нечего околачиваться здесь день и ночь. Выйди в коридор и скажи, чтобы он ушел.

– Перестань, – отвечает папа. – Он ее спас.

– Да, а сначала чуть не убил. Ничего бы не случилось, если бы он не повез Элли туда, чтобы…

Мама понижает голос, но мне все равно слышно.

– Бог знает что они там собирались делать. Если ты не велишь ему уйти, то велю я.

Джеб. Я вздрагиваю, и трубка капельницы натягивает нежную кожу на предплечье.

Такое ощущение, что я в плену. Как в грязевой могиле. Борясь с неприятным ощущением в животе, я хочу попросить родителей вынуть иглу, но горло горит и связки не слушаются. Трубки, которую всунули мне в трахею, уже нет, но от нее осталась память.

Родители продолжают спорить. Очень приятно слышать, что папа защищает Джеба, но я закрываю глаза и надеюсь, что они уйдут и оставят меня наедине с шепчущимися растениями. Особенно с белыми розами в вазе. Необязательно читать прикрепленную к букету открытку, чтобы догадаться, что это от Джеба.

– Мама… – Я сама не узнаю звук, который срывается с моих губ. Он больше похож на свист воздуха, выходящего из проколотой покрышки, чем на голос.

– Элли?

Светлые, длиной до подбородка волосы обрамляют мамино лицо, когда она склоняется надо мной. Она всегда выглядела моложе своего возраста. Тридцать восемь лет – и ни одной морщинки. Черные ресницы обрамляют синие глаза, испещренные бирюзовыми крапинками – точь-в-точь павлиний хвост. Белки обведены красными кругами – ясно, что мама устала или плакала. Но она по-прежнему красива – хрупкая, гибкая, горячая, как будто внутри у нее солнце.