А Говард - Корона Подземья

Я прикусываю губу и пытаюсь сменить тему. Найти что-нибудь позитивное.

– А вы с папой помирились.

Джеб вздрагивает.

– Да… но твоя мама меня просто ненавидит.

Я смотрю в окно у него за спиной.

– Ты же знаешь, это гиперопека.

– Только не надо лгать в мою защиту. Я слышал, что ты сказала.

Я хмурюсь.

– А что ты слышал?

– Ты прикрыла меня. Сказала, что я оказался там не по своей воле. Но мы с тобой оба знаем, что это я всё устроил. Я привез тебя туда, даже не подумав про дождь – и про то, что может случиться.

Я стискиваю его руку, отчасти от безысходности, отчасти от облегчения.

– Она злится не поэтому.

– А почему тогда?

Я смотрю на мягкие игрушки на окне – медвежонок, огромный клоун в клетчатой шляпе на затылке, коза, жующая жестянку с надписью «Поправляйся скорей!». Клоун выглядит зловеще знакомым, но я решаю, что это из-за неверного света молний. В палате царит полумрак, и кажется, что у игрушек не хватает глаз, рук или ног. Я вспоминаю кладбище Страны Чудес и вздрагиваю.

– Эл, – говорит Джеб, слегка подталкивая меня. – Ты не хочешь рассказать, почему вы с мамой ссорились, когда я вошел?

– Мама хочет, чтобы я думала о своей карьере и не отвлекалась. Она считает, что потеряла талант фотографа после того, как побывала в лечебнице. Дело не в тебе. Просто ей кажется, что я должна реализоваться, но мне что-то мешает.

Я тереблю край одеяла. Лгать отчего-то до отвращения легко.

Джеб кивает.

– Но я же не мешаю, а помогаю. И я не меньше, чем твоя мама, хочу, чтобы ты добилась успеха.

– Знаю. Просто она смотрит на вещи по-другому.

– Сегодня я встречусь с Розой и получу столько денег, что нам хватит на первое время в Лондоне. Это будет доказательство того, как сильно я хочу тебе помочь.

Моя рука вздрагивает в его ладони. Вот почему Джеб побрился и нарядился. Чтобы произвести хорошее впечатление на богатую клиентку. В памяти всплывает мамино предупреждение о предательстве, но я отгоняю эту мысль. Я знаю, что могу доверять Джебу. И все-таки, прежде чем я успеваю спохватиться, с моих губ срывается:

– Ты бросишь меня ради работы в первый же вечер, после того как я вышла из комы?

В моем голосе звучит такое отчаяние, что самой тошно.

Джеб накручивает мои волосы себе на пальцы.

– Твоя мама сказала ясно. Я должен уйти до восьми. Роза в городе, поэтому я с ней встречусь и покажу картины, чтобы она могла выбрать. Она нечасто здесь бывает. Надо пользоваться такой возможностью.

– Но сегодня выходной. Разве галерея не закрыта? Мистер Пьеро ждет тебя там?

– Нет. Но он дал мне ключ от выставочного зала.

Я поджимаю губы. Мне не нравится, что Джеб пойдет туда один, хотя ума не приложу почему. Может быть, дело в моей темной стороне. Недаром эмоции кажутся одушевленными… телесными. Темный, слепой инстинкт, размывающий узы доверия, которые мы выковали за минувший год.

Джеб мой. Мой, мой, мой.

Губы искривляются в злой усмешке, но я ее подавляю. Да что со мной такое?

Игрушечный клоун с металлическим лязгом падает на пол, и мы с Джебом оба подскакиваем.

– Хм, – говорит Джеб, подняв клоуна и усадив его на подоконник.

Он щупает причудливую клетчатую шляпу.

– У него в голове что-то железное. Вот он и опрокинулся.

– От кого эта игрушка? – спрашиваю я.

– От одного парня, который помог мне в пятницу, когда я вытащил тебя из трубы. Я пытался сделать тебе искусственное дыхание, а он появился как будто из-под земли… сказал, что видел в конце улицы «Скорую помощь» и помахал ей, чтобы она подъехала. Мобильник я потерял в трубе. В общем, он сделал то, что не смог сделать я.

Есть что-то такое в этом клоуне. Помимо того, что он выглядит странно знакомым… и что он больше других игрушек. Он кажется почти живым. Я всё время жду, что он сейчас шевельнется.

Клоун смотрит на меня, и выражение его лица как будто меняется. Вместо улыбки – злобная ухмылка. Даже виолончель в руках не делает его добродушнее.

Минутку.

Моя подозрительность тянет за еще одну нитку. Виолончель – единственный инструмент, на котором я умею играть и к которому не притрагивалась с прошлого лета. Откуда незнакомцу это известно?

Джеб сказал – он появился как из-под земли…

Я чувствую внутреннюю дрожь.

– Как зовут того парня?

– Не знаю, – отвечает Джеб. – На открытке написано: «Надеюсь, ты скоро станешь такой же, как прежде». Без подписи. Мы всех расспросили – никто из наших знакомых ее не посылал. Так что, наверное, это он.

Черные глазки-бусины, похожие на тараканов, смотрят на меня.

– Такой, как прежде, – бормочу я. – Странное пожелание от незнакомца, тебе так не кажется?

Джеб жмет плечами.

– Ну, может быть, в Англии так принято говорить.

Мое сердце начинает отбивать бешеный ритм.

– В Англии?!

– Да. Когда «Скорая» уехала, этот чувак помог мне вытащить из воды мотоцикл. Он приехал по обмену, будет учиться в нашей школе. По-моему, как-то бессмысленно приезжать на одну последнюю неделю. Но его родители настояли.

Ноги у меня слабеют.

– Он сам сказал, что он англичанин?

– Зачем? Я и так понял, по акценту.

Угроза Морфея звучит в памяти в полный голос. «Когда они найдут твое тело, я уже буду там».

С колотящимся сердцем я отбрасываю простыни.

– Я должна выбраться отсюда!

– Эл!

Джеб пытается уложить меня обратно. Но я хватаюсь за его руку и использую ее как рычаг для того, чтобы подняться.

– Пожалуйста, Джеб, мне надо домой!

– Что? Нет, нет. Тебе будет хуже. Лучше ляг.

Он удерживает меня; я начинаю кричать – и выдергиваю трубку из вены, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Кровь течет по тыльной стороне руки, капает на одеяло и простыню, пачкает пальцы Джеба, который пытается остановить ее и одновременно жмет кнопку вызова медсестры.

Приходят мама и папа. Мама бледнеет при виде окровавленных простынь и бросается к Джебу.

– Уйди, – приказывает она.

Я кричу:

– Нет!

На самом деле я хочу сказать, что моя паника никак не связана с Джебом, что всё дело в некоем подземце, который сыграл ключевую роль в том, что мама оказалась в лечебнице двенадцать лет назад.

– Никому не надо уходить, – вмешивается папа.

Это голос разума посреди хаоса.

Приходит сестра Терри, и ее печальные серые глаза внушают мне, что надо быть паинькой.

Они с папой укладывают меня в постель. Сестра Терри говорит что-то про запоздалую реакцию на шок и трехдневную кому. Она вставляет трубку на место и вкалывает дозу успокоительного.

Я смотрю на иглу, пронзающую прозрачную трубку, и хочу уже попросить сестру не оставлять меня беспомощной во сне. Или по крайней мере унести этого жуткого клоуна. Но язык заплетается, а мысли бешено несутся.