Дмитрий Емец - Первый эйдос

Депресняк спрыгнул с плеча Дафны и зашипел. Будь на его спине хотя бы клочок шерсти, он наверняка встал бы дыбом.

– Чего ты? – нервно спросила Даф.

Внезапно за ее спиной послышался смех. Дафна резко повернулась, но никого не увидела. Вскинула голову. Ей почудилось, что с балки ей на лицо упало мокрое полотенце. И это все, что она запомнила. Мгновенный и быстрый укус в шею распространил по телу холод и погрузил Дафну в состояние беспамятства.

Фролок сидел у Даф на груди и, наклонившись, касался ее шеи пустыми челюстями. Крови он не любил. Даже не переносил ее вида. Кровь – дурной тон. Пусть трансильванские вампиры хлебают эту гемоглобиновую взвесь. Они, мавки, выпивают из человека его суть, его свежие силы, его помыслы, оставляя его, внешне здорового, отравленным, депрессивным, с пустыми глазами.

Фролок ощущал свою силу и намеренно тянул, откладывал сладкий миг. Теперь это был не тот Фролок, сын Римма, внук Хоакина, которого Тухломону приходилось тащить по Лосиному Острову на собственных плечах, дряблого и полудохлого. Силы валькирии, которых ему довелось хлебнуть, сделали мавку упитанной и наглой.

Фролок настолько был занят Дафной, что не понял, откуда на него метнулся кот. Он даже не осознал, что это был кот. Ощутил лишь, как что-то, зашипев, прыгнуло ему на спину и раздирает ее когтями, как дохлую медузу. Отпустив Дафну, Фролок принялся кататься по полу. Он понимал уже, что получил серьезную рану.

Все же он сумел придавить Депресняка и нанести коту замораживающий укус. Кот отпустил Фролока. Он лежал и вяло шевелил передней лапой, точно и во сне пытался с кем-то сражаться. На его когтях повисли клочья кожи мавки. Они походили на обрывки непропеченных блинов.

Из стены вышел Тухломон. От волнения он отломал себе палец и теперь спешно приляпывал его обратно. Комиссионер не любил батальных сцен. Как существо уязвимое, он давно усвоил, что во время битв его место в тяжелом блиндаже второй линии обороны.

Тухломон толкнул ногой кота. Затем обошел вокруг Фролока и озабоченно осмотрел его. Мавка пострадала куда серьезнее, чем сама подозревала. Ее спина представляла собой одну сплошную рану. Комиссионер озабоченно подумал, что этот дрянной кот хорошо изувечил мавку, и надо, чтобы мавка не подохла прежде, чем успеет сделать свое дело.

Тухломон подхватил Фролока под мышки и отволок его на грудь Дафне. Фролок почти утратил ориентацию. Пришлось насильно брать его голову и пригибать к шее светлой.

– Давай, маленький! Жри, родименький! Жри, собака страшная! А то тебя закопают и меня закопают! – увещевал он раненую мавку.

Фролок несколько раз вхолостую щелкнул челюстями, а затем все же присосался. Тухломон озабоченно ждал. Примерно через минуту мавка разжала беззубые челюсти и тяжело завалилась набок.

«Готов!» – подумал Тухломон.

Адский котик своего добился. На мавку комиссионеру было плевать. Главное: выполнено ли задание? Тухломон подошел к светлой. Поцокал языком. Ран нет, но их и не должно быть. Поди теперь пойми, удалось или нет. Как докладывать Лигулу? Что ему, Тухломону, помешал кот, а мавка погибла при исполнении? За такой доклад по головке не погладят, а если и погладят, то прежде открутят ее с плеч, чтобы туловище не мешало проявлениям нежности.

«Будем считать, что все прошло блестяще. Мавка напитала Даф гнилостной пустотой», – решил комиссионер и, опустившись на четвереньки, осторожно коснулся ухом груди Дафны.

Сердце билось. Светлая по-прежнему без чувств, но жива. Через четверть часа будет как новенькая. Ну или почти как новенькая. И, разумеется, ничего не вспомнит.

При мысли, что ему удалось навредить светлой, Тухломон хихикнул и потер ручки. Недаром Улита говорила о нем: «Он когда кому-нибудь нагадит – ходит, песенки поет. А если ему нагадят – строит из себя страдальца за все человечество».

Тухломон поднял Фролока за ногу, перекинул его через плечо и, насвистывая, стал спускаться по лестнице. Мертвая мавка не знала, что четверть часа спустя ее доставят в Тартар и небрежно, как старую тряпку, швырнут на дно глубокой расщелины.

Тот, кому кажется, что предательство оплачивается, существует в мире иллюзий.

Когда Мефодий отыскал Дафну, она уже очнулась. Дафна сидела на полу и терла рукой лицо. Меф осмотрелся и спрятал меч. Чутье, верное как хронометр, подсказывало, что, кроме Даф, в доме никого нет. Сражаться не придется.

Депресняк, очнувшийся намного раньше хозяйки, хмуро вылизывался. Вид у кота был недовольный. Битва с мавкой успела изгладиться из короткой кошачьей памяти. Осталось лишь недоумение, что это за вонючие клочья висят у него на когтях и почему во рту такое ощущение, словно он дегустировал содержание мусорника.

– Как ты здесь оказалась? – спросил Меф у Дафны.

– Не знаю, – ответила она, озираясь ничуть не с меньшим недоумением, чем сам Меф.

– Как не знаешь?

– Ждала тебя. Какой-то ребенок закричал, что ему нужна помощь. Я поднялась – и больше ничего не помню, – сбивчиво пояснила она.

– Какой ребенок? Где он?

– Понятия не имею.

Меф сосредоточился. Опасность и враждебность ощущались, однако были уже размазанными. На полу он нашел несколько вонючих пятен. Пятна слабо светились, и Меф предположил, что это слизь, оставленная раненой нежитью. Такая же слизь была на лапах у Депресняка.

С нежитью ясно. Она заманила Дафну и напала. Кот сумел дать отпор, и нежить убралась. Однако помимо нежити существовало еще нечто. Мефу казалось, он ощущает присутствие валькирии. Оно не выражалось ни в запахах, ни в материальных следах, но все равно Мефодий не мог отделаться от этой мысли.

– Ты не сражалась с валькирией? – спросил он.

Даф с сомнением хмыкнула.

– Если бы сражалась, ты разговаривал бы со мной в загробном режиме.

Все же Меф не мог выкинуть из головы, что валькирия здесь была. Бредь какая-то! Именно так, бредь – в женском роде.

– Как ты меня нашел? – спросила Даф.

– Подключил истинное зрение… – пояснил Меф. На его взгляд это было очевиднее некуда.

Даф слушала его рассеянно. Она продолжала тереть щеки, удивляясь, что почти не ощущает собственных прикосновений.

– На, держи! Я все-таки их достал! – сказал Мефодий.

Он вытащил флейты и, спокойно держа их голой рукой, без мешковины, положил на колени Дафне. Она, слабо улыбаясь, потянулась к ним и, вскрикнув, отдернула руку.

– Что ты с ними сделал? Что? – крикнула она.

– Ничего, – удивленно ответил Меф.

– Нет сделал! Они обожгли меня! Забери! – Дафна дернула коленом. Если бы Меф не подхватил флейт, они бы упали.

– Возможно, дело во мне и в дархе. В нас много мрака, и флейты им пропитались. Я их испортил. Не стоило их вообще касаться, – виновато предположил Меф.